Татьяна Устинова - Закон обратного волшебства Страница 43

Ему очень нравилось обедать в «столовой». Мать иногда его туда водила.

А по вечерам она читала ему книжку. Почему-то все время одну и ту же, или он просто так запомнил?…

Книжка была про Ходжу Насреддина, и там, в этой книжке, было столько юга, солнца, жары!.. Еще там были ароматные абрикосы, которые поедал серый ишак, горные озера, чистые, как слеза, графитовые горы, восточные базары и Большая Дорога.

Ах, как живо она ему представлялась, эта Большая Дорога, по которой выступали караваны белоснежных верблюдов, ведомых бородатым караванщиком, перевозивших афганские благовония, канибадамскую кожу и кайруанские ковры! Еще там гарцевали арабские и текинские скакуны, горячие и быстрые, как ветер пустыни. И тащился тот самый серый ишак, что от души поедал абрикосы, и на нем ехал Ходжа Насреддин и во все горло распевал прекрасную песню.

С тех пор он полюбил дороги, и когда семья вернулась в подмосковное Сафоново, где Илья заканчивал школу, он все тоже смотрел на дорогу, все мечтал о путешествиях. И потом, ему нравилось, что вся его жизнь связана с дорогой, и нисколько он не считал плебейством отсидеть трое суток за рулем — Большая Дорога, прекрасная песня, тяжелая машина, чего еще желать!..

Кажется, дождь пошел, потому что пейзаж за окном стал как-то расплываться и потек мутными каплями по стеклу, или опять в глазах потемнело, что ли?

Он ткнул сигарету в пепельницу и обеими руками взялся за голову и с силой сжал, чтобы она затрещала, как переспевший арбуз. Ему надоели эта постоянная головная боль и пограничное состояние, которое он про себя называл «закатывание глаз». Он все время жил будто под угрозой, что ему вот-вот станет плохо, его «поведет», в глазах потемнеет. Еще его бесило, что он не может контролировать это состояние, не может сказать себе «стоп», и самоуговоры не помогают.

Ты здоровый молодой мужик, говорил он себе. Прекрати сейчас же!.. У тебя просто истерика, вздохни поглубже и… и…

Ни в какое отравление он, конечно, не поверил.

Кому он нужен?! За что его травить!?

Да и способ какой-то… как бы это выразиться… женский, а в его окружении решительно не было никаких женщин, которым хотелось бы таким способом с ним покончить.

Бывшая жена? Он давал ей деньги и считал, что этого достаточно, и вот вопрос — где она станет брать деньги, если Илья перестанет давать? По причине смерти, к примеру?

Любовницы? В его жизненном штатном расписании не было такой постоянно действующей единицы. Они появлялись и пропадали, и находились следующие.

Однажды он месяца полтора проваландался с кассиршей из супермаркета. Она была хорошенькая, «розовенькая», как он для себя формулировал, очень любила подарки, курила дешевые сигареты и считала себя шикарной женщиной. Очень быстро она поняла, что мужик на дорогой машине — это ее шанс, выигрышный лотерейный билет, и глупо, получив его, не воспользоваться выигрышем. Пришлось ее быстро бросить, и в супермаркет с тех пор он посылая водителя Гену, сам не ходил.

Потом была какая-то студентка, чуть-чуть получше розовенькой кассирши, но тоже так себе, не особенно. Она была образованной, то есть однажды прочитала опус Паоло Коэльо и с тех самых пор знала о жизни все. Она наивно ухаживала за ним, когда он несколько раз приезжал «в гости», то есть переночевать, заваривала слабый чай, который он терпеть не мог, занимала его умными разговорами. С разговорами как раз тоже вышла незадача, потому что очень умной была его жена, очень умной, хорошо воспитанной, во всех отношениях «тонкой», и он этой «тонкости» объелся на всю оставшуюся жизнь.

Так что, по здравом размышлении, травить его, да еще таким затяжным, иезуитским способом, нет никакого смысла.

Но кто-то же травил!..

Может, та, из аптеки, и разберется, подумал он, рассматривая мутные капли на стекле. Алиса? Анфиса, кажется.

Его немножко приободрило, что капли были вполне настоящими, ничего ему не показалось, и ни при чем тут шум в голове и темнота в глазах. Просто дождь пошел.

Зато он точно знал, как зовут вторую. Ту, из аптеки.

Ее зовут Наталья. У нее кудрявые, волосы, полные руки и шикарный бюст. И пахла она хорошо, какими-то легкими духами, несладкими и не навязчивыми. Она выглядела и пахла так, что ему хотелось ее нюхать и мять, и это был тревожный симптом.

Когда хочется нюхать и мять женщину после пятиминутного знакомства — это, скорее всего, означает, что следует быстро бежать от нее в любом, свободно выбранном, направлении.

Вспомнив о ней, он улыбнулся. Она не была похожа ни на одну из его студенток или продавщиц, и он решил, что непременно сделает еще одну попытку. В смысле, любви до гроба.

Самое смешное, что он на самом деле в это верил — в то, что все возможно. Дети, затейливый фонарик, большая собака, просторный участок за кованой решеткой, удобная постель, воскресное утро, когда за окнами дождь, старые яблони в осеннем тумане, и голоса отдаются, как будто издалека. Он верил в это и хотел этого, но никогда не знал, как этого достичь. Не получалось у него достичь.

От дыхания стекло запотело, Илья зевнул, от чего оно запотело еще больше, и протер его ладонью.

Надо ехать домой.

Хорошо хоть, живет рядом, на Покровском бульваре. Впрочем, это «рядом» по вечерам превращается в часовые страдания в пробке на Садовом кольце, продолжительные страдания на Маросейке и на бульварах. В декабре, когда всех несет за подарками и на вечеринки, он однажды поставил личный рекорд. Он одолел Солянку за два с половиной часа. Из чувства протеста, пока машины не двигались с места, он сходил в магазин и купил себе джинсы. Вернулся — все стояло, как было. Еще через час очередь добралась до аптеки. Он сходил и купил себе презервативов. Ну а потом уж до булочной. Он купил булку, быстро ее съел, и дальше все поехало с третьей космической скоростью, примерно километров двадцать в час.

Надо ехать домой.

Утром ему отправлять машины. Сверху он еще раз посмотрел на гладкие, блестевшие от дождя тенты и вдруг насторожился.

Химический свет фонаря заливал весь двор, только в дальнем углу, за фурами, было темно, и именно в тот темный угол по двору шел человек. Он не слишком спешил, длинная тень, похожая на комара из-за бесконечных сломанных посередине ног, ползла по крашенной в желтое стене соседнего дома.

— Стой! — неизвестно зачем сказал Илья Решетников. — Стой!!

Человек продолжал ходить.

Никто не должен идти по двору — на ночь охранник запирал ворота и калитку и укладывался спать в каптерке, — но кто-то шел, и явно не охранник. У того была форменная куртка. Илья Сергеевич заставлял их носить такие, похожие на ментовские, но человек был без куртки, одетый во все темное.