Елена Крюкова - Изгнание из рая Страница 43

Он тоже вытащил сигареты, закурил. Отлично, Митька, руки твои не дрожат. Все-таки ты получаешь школу. Скоро ты так вышколишься, что любо-дорого будет поглядеть. Ах, жаль, Инга не пришла, она бы увидела тебя в деле. Она бы, наконец, влюбилась в тебя, не только ты в нее. Он больше платил за нее денег Лоре, хотя не так давно Лора дала ему тонкий намек: еще пару тысяч — и она твоя, я ее уломаю. Девочка с характерцем. Он посмотрел в холеное лицо сводни. Чуть не плюнул в него. А ночью, когда Эмиль укатил к друзьям — сразиться в преферанс, опять вонзался в нее на обитом бархатом диване, на свежевыглаженном кружевном белье.

Бородач докурил первым, замял окурок в пепельнице. Оглядел напарников. Долго не думал. Ему была одна малина — что картинка, что золотишко. В золоте он лучше и больше понимал, чем в странной, никому не нужной, кроме идиотов-коллекционеров, живописи.

— Давай свой выкуп. Идет. Мы согласны. Может, так будет еще проще.

— Только при свидетелях. Причем вооруженных. Я не хочу, чтобы вы меня ухлопали почем зря.

— Давай сейчас. Время не ждет никогда. Едем к тебе. Или в то место, где хранится твоя цацка.

Митя думал мгновенье.

— Хорошо. Едем. Это ко мне домой. Я звоню своему свидетелю, жду его здесь, у “Интуриста”, он приезжает на своей машине, мы все вместе, в двух машинах, едем ко мне. Ваша машина стоит внизу. Мы поднимаемся в мое жилье с моим свидетелем и с вашим человеком. Они оба, вооруженные, ждут меня на лестничной клетке. Я выношу колье. При моем свидетеле передаю его вашему… — он чуть было не сказал: обормоту, — подельнику, он выносит его из дома и передает его вам. Устраивает?..

В черных хищных глазах Бородатого просверкнула искра уваженья к смышленому парню. Он сжал руку в кулак на белой скатери, и коричневая рука напомнила Мите выворотень, выкорчеванный из чернозема доброй мотыгой.

— Недурно придумано. Все разложил по полочкам, старик, па-здра-вляю. Есть только одно “но”. Если твой чертов свидетель вдруг начнет стрелять в моего чи-лавека?.. А?.. И они убьют друг друга, так, невзначай, играясь, а ты подберешь колье — и деру через черный ход?..

— Им смысла нет палить друг в друга, — стараясь оставаться невозмутимым, ответил Митя. — Это бессмысленно во всех отношеньях. Дайте мне, наконец, съесть лангет. И закажите себе что-нибудь. Надо же подкрепиться перед вечерним спектаклем.

Бородатый ожег его откровенно уничтожающим взором. Почесал ногтем заросшую щеку. Подозвал официанта. Пока он, тупо, близоруко уставившись в меню, перечислял поросеночку все, что компания могла бы тут распробовать, Митя пытался прислушаться к тому, о чем говорили за столом спутники Бородатого. Из обрывочных русских фраз, вставленных ярким серебром в беспросветную витиеватую чернь кавказской речи, он узнал, что разбойного вида мужики занимаются взрывами мирных жителей в городах России и покупкой дорогостоящего разнообразного оружья в городах Азии, Европы и Америки — словом, Зимней войной в Чечне, навязшей у всех в зубах, как острая щепка, расцарапавшая десну и рот до крови.

— Ну что, пошли?.. — После ужина Бородатый вскочил из-за стола, как на пожар. — Мы ждем тебя в машине. Звони своему свидетелю. Жди его. Арриведерчи. Если обманешь или уйдешь — пулю в лоб…

— Да куда он уйдет, Магомед, — перебил его бритый, — разве только вознесется с крыши к небу…

Митя расплатился по счету с розовым поросеночком. Он так и не допил “киндзмараули”. Проклятые мафиози. Проклятые.

Когда он подходил к телефону-автомату в холле, чтобы позвонить Инге — кому ж ему было еще звонить?!.. ну не Лоре же, в конце концов!.. хотя что это за такая “она”, ведь о “ней” же сболтнул один из бандитов, а не об Эмиле!.. — и судорожно искал в кармане карточку, ему пришло в голову, что можно ведь совсем дать деру из этой поганой надоевшей, преступной, жуткой страны России. За кордон. За бугор. С концами. Со всей требухой. В тот же Париж. La duce France. Умотать — и не видеть, не слышать. За те деньги, что еще болтаются у него на счету, словно дерьмо в проруби, за эти сотни тысяч паршивых баксов он с тем же успехом может купить себе квартиру и на Шанз Элизе.

Он не думал, что он дозвонится до Инги.

Он думал, что она развлекается где-нибудь с вечной Региной — уж не лесбиянки ли девочки, подозрительно нежничают!.. — в другом, более веселом месте, не в унылом “Интуристе”. И странно, мелодично, как бой старинных часов, прозвенел в трубке ее голос. Это шутки мембраны. Это тишина звезд, повисшая по обоим концам провода.

— Инга?..

— Дмитрий?..

Почему в ее голосе, нежном и звучном, будто поющем, всегда слышится легкая, обидная насмешка, будто бы перед ней цыпленок, только что вылупившийся из яйца, и он не может склюнуть зернышко, и падает, задрав голые лапки?..

— Инга, я попал в переплет. Помоги мне. Приезжай. Одна подробность. У тебя есть оружие?

Молчанье в трубке. Он воочию видел, как она улыбается.

— Есть.

— Захвати с собой.

— Кого-то надо отстрелять?.. знаешь, Митя, я не киллер…

— Тебе и не надо быть им. Тебе надо немножко, полчаса, побыть свидетелем.

Она звонко, ярко захохотала. Будто в черном смоляном небе разорвался, вспыхнул сумасшедший цветной салют.

— И что я должна свидетельствовать?..

Он отчего-то увствовал — она сама знает, что. У него было чувство, что его просвечивают насквозь. Он сжал трубку в руке. При одной мысли о том, что сегодня, сейчас он ее увидит, у него занялось дыханье.

— Ничего особенного. Я на твоих глазах передам одному подонку одну клевую вещицу, и он от меня отцепится. Не слишком красивая история, прости. Ну, такая обычная история. В Москве такие разборки на каждом шагу. Что, объяснить тебе все в подробностях?..

— Не надо. Я не так глупа. Я приеду к тебе. Куда?..

— К “Интуристу”. Я буду мотаться у входа, за стеклянными дверями. Ты увидишь меня. Мой “форд” на стоянке рядом. Эти бесы ждут меня в машине. Мы поедем с тобой ко мне. Они — за нами. Не бойся ничего. Стрелять они не будут. Вообще никто не будет стрелять. Обычная дипломатическая предосторожность.

— Бесы?.. Так ты сказал?..

Голос Инги снова смешливо дрогнул. Бесы, да, бесы, разве можно иначе назвать людей, что кладут взрывчатку под сонные ночные дома. Кровь, и боль, и визг, и женский плач, и осыпающиеся руины, и стекла, выбитые взрывной волной — как выдавленные глаза. Свобода. Так вот какая она. Зачем только она есть на свете, свобода. А тебе хочется тюремной решетки, Митенька?!.. По централу тоскуешь?!.. Если тебя заловят с пушкой в руках — централ тебе будет обеспечен. Ха! Ты откупишься. Ты богат. Ты откупишься от всего. И от смерти… тоже.