Нора Робертс - Свидетельница смерти Страница 44

– Останови изображение, – попросила Ева и, встав с дивана, подошла к телевизору, чтобы получше рас­смотреть лицо Драко. – Он полностью перевоплотил­ся в своего героя. А остальные… видно, что они играют. Блестяще, профессионально, убедительно, но – играют. Что же касается Драко, то ему нет нужды иг­рать. Он такой же лощеный и высокомерный эгоист, как Воул. Эта роль написана именно для него – словно по заказу.

– Точно так же рассуждал и я, когда утвердил его на главную роль.

– Так же, видимо, рассуждал и убийца. Он видел скрытую в этом иронию. Воул умирает в последнем ак­те – и Драко умирает в последнем акте. Драма на сцене – и драма в жизни. И там, и здесь правосудие торже­ствует. Оба казнены в присутствии свидетелей.

Ева вернулась к дивану и села.

– Это не дает мне ничего нового, но убеждает меня в том, что я – на правильном пути. Давай дальше.

Ева продолжала всматриваться в экран. Вот выход Айрин. Блестящий выход! Конечно, многое зависит от драматурга, от режиссера, но подлинный блеск всему действу может придать только талант актера.

Красивая, стильная, загадочная и фантастически сексуальная, Айрин играла великолепно, но Еве было интересно, насколько соответствует ее собственный характер характеру героини. Кристина Воул была снедае­ма любовью. Женщина, готовая лгать, чтобы защитить любимого мужчину, даже зная, что он – убийца. Женщина, готовая принести в жертву свое честное имя и достоинство, чтобы вырвать его из рук правосудия. Женщина, способная убить любимого, отвергнувшего ее любовь…

– Она играет свою роль, как и Драко, в двух плоско­стях, – пробормотала Ева. – И он, и она демонстриру­ют свою подлинную сущность лишь в последней сцене.

– Они оба великолепные актеры, – заметил Рорк.

– Все актеры, занятые в этом спектакле, велико­лепные профессионалы. Но для меня сейчас важно ра­зобраться в каждом из характеров. Сэр Уилфред верит, что он защищает невиновного, и только под конец вы­ясняет, что его нагло обвели вокруг пальца. Если пред­ставить себе такое в реальной жизни, то это вполне до­статочный повод для того, чтобы пожелать обманувше­му тебя смерти.

Рорк пожал плечами:

– Не думаю, что такой метод продуктивен, но про­должай, это интересно.

– Диана, которую играет Карли Лэндсдоун, верит всей брехне, которой потчует ее Воул. Тому, что он не­виновен, тому, что его жена – бессердечная сука, тому, что он от нее уйдет… Да, это женщина иного рода, не­жели Кристина, – моложе и гораздо наивнее. А что бу­дет с ней потом? Поймет ли она в конце концов, что ее использовали, обманули и унизили? Точно так же, как Драко использовал, обманул и унизил саму Карли. Как Кристину. А вон, за кулисами, стоит Майкл Проктор и смотрит на сцену голодными глазами, мечтая оказаться там, в лучах юпитеров и славы.

Ева изучала лица, вслушивалась в голоса, пыталась проникнуть в души персонажей – людей, которых ни­когда не существовало.

– Убийца – один из них, один из актеров. Я это знаю! Не какой-нибудь жалкий рабочий сцены, не убор­щик, не завистник-дублер. Это человек, привыкший находиться в центре внимания и умеющий, в зависимости от обстоятельств, надевать нужную маску.

Она снова умолкла и продолжала смотреть, ожидая какого-то озарения, момента, когда одно слово, взгляд, жест выдадут чувства, таящиеся под обманной бутафор­ской личиной. Но – нет! Каждый, кто находился на сцене, был мастером своего дела и не допускал прома­шек.

– Вот он, бутафорский нож! Значит, впервые он по­является уже в сцене, происходящей в зале суда. Ты мо­жешь увеличить изображение? – спросила Ева. Она на­деялась, что Рорк если и покупает вещь, то первокласс­ную, такую, каких нет еще ни у кого. И не ошиблась.

– Запросто, – ответил Рорк.

Он поколдовал с пультом дистанционного управле­ния, который больше напоминал приборную доску са­молета, и изображение на экране стало расти. Под таким углом и с таким увеличением нож был виден как на ладони, и Еве сразу бросились в глаза различия между этим предметом театрального реквизита и орудием убийства.

– Лезвия у них были примерно одной длины и ши­рины, а вот рукоятки отличаются. Одинакового цвета, но у бутафорского ножа рукоятка чуть шире и сделана из другого материала. Впрочем, это заметно, только ес­ли положить ножи рядом. А так… Ты ожидаешь увидеть бутафорский нож – ты его и видишь. Черт! Не исклю­чено, что Драко даже брал этот нож в руки, но ничего не заметил и продолжал играть.

Ева наблюдала за тем, как одна сцена сменила дру­гую, затем опустился занавес, и вдоль него прошли не­сколько рабочих сцены – как это всегда бывает, прак­тически неотличимые друг от друга. Однако среди них она узнала Квима. Было сразу видно, что он – главный. На языке жестов, принятых в театре, Квим подал какой-то знак, смысл которого остался для Евы загадкой, о чем-то поговорил с реквизиторов, кивнул и стал смотреть на лестницу, ведущую под сцену.

– Вот! – воскликнула Ева, снова вскакивая с дива­на. – Он увидел что-то необычное! Он колеблется, на­блюдает… Вот он стал осторожно спускаться… Что же ты увидел, Квим? Что ты, черт тебя дери, увидел?!

Ева перемотала пленку обратно и вновь прокрутила этот эпизод, но предварительно засекла время по своим наручным часам.

С кухни вернулся Рорк с чашкой горячего кофе и протянул ее Еве. Она взяла чашку и стала пить, словно во сне, следя за тем, что происходит на экране. Рабочие сцены испарились, актеры уже занимали свои места. Бармен встал за стойку, Айрин, одетая в безвкусное платье кричащей расцветки, села на табуретку в даль­нем конце, глядя куда-то за кулисы.

Послышался свисток. Занавес пополз вверх.

– Две минуты и двенадцать секунд! Времени вполне достаточно, чтобы спрятать нож – в розы или еще ку­да-нибудь, где его найдут: не сразу, но обязательно. Убийца – рядом. Совсем рядом. И он очень расторопен.

– Секс и тщеславие… – пробормотал Рорк.

– Что?

– Секс и тщеславие – вот что убило Леонарда Воула и Ричарда Драко. Жизнь имитирует искусство.

Пибоди сознавала, что ее познания в области живо­писи весьма ограниченны. Однако, потягивая шампан­ское из бокала, предложенного ей Чарльзом, она пыта­лась казаться подлинным ценителем прекрасного, по­глядывая на собравшихся и стараясь подражать манере их поведения.

Отправляясь на выставку, Пибоди оделась соответ­ствующим образом – по крайней мере, так ей казалось. Тело приятно холодил шелк красивого модного платья, подаренного ей Евой к Рождеству. Платье это создал Леонардо – восхитительный любовник Мэвис. Но даже нежные прикосновения изысканного голубого шелка не могли пробудить в ней, девушке из провинции, по­нимание прекрасного,