Наталия Орбенина - Ледяная дева Страница 47

Заглянул Рандлевский. Он принес графин коньяку — добавить в горячий чай.

— Сожалею, что вы убедились в моей правоте таким ужасным образом, — тихо произнес он, наклонившись над больной.

В глубокой ночи Нелидов привез доктора. Тот осмотрел женщину и заявил, что все покажет ночь и следующий день. Надо бояться худшего — воспаления легких от переохлаждения. К тому же, сильное психическое потрясение не пройдет даром. Но все же организм молодой, здоровый. Есть шанс на спасение.

Матрена не отходила от Софьи. Тут же у дверей спальни застыл в кресле и Феликс. На его лице ужас и отчаяние сменяли друг друга.

— Если она умрет, и я не буду жить, — заявил он Рандлевскому.

— Слишком великая плата за упрямство, — пожал плечами Леонтий. — Ты знал, что так будет. И ты знал, что этого всего могло бы не случиться. Если бы ты не стал вновь связывать свою жизнь с очередной женщиной.

— Но я не мог оставаться один на всю жизнь!

— Ты не один. У тебя есть я!

— Но я полюбил ее!

— Нет, ты погубил ее!

На другой день доктор поутру осматривал больную.

— Что ж, голубушка, дела не так плохи, как мне показалось поначалу. Конечно, бронхит, я уже его слышу, наличествует, кашлять будете долго. Но все же это, надеюсь, не смертельно. Хотя очень неприятно. Голова болит? — Он потрогал лоб. — Жар еще есть, но не сильный. — Доктор отложил трубочку, через которую прослушивал грудь. — А вы, любезная, — он обратился к Матрене, которая едва стояла на ногах от усталости, — поменяйте-ка ей сорочку, эта уж больно влажная.

Матрена поспешила выполнять указания. Когда дверь за нянькой закрылась, Софья взволнованно произнесла:

— Сударь! Вы как доктор, как благородный человек должны мне помочь! — Она резко приподнялась на постели.

— Разумеется, милочка, разумеется, помогу вам! Не беспокойтесь. Вам нельзя волноваться. Вы столько пережили!

— Вы не поняли меня! Я должна срочно покинуть этот дом!

— Это невозможно! В вашем состоянии вам нужен покой и постельный режим! Иначе процессы выздоровления пойдут вспять, еще все так зыбко!

— Если я останусь здесь, я умру! Вот увидите. Если вы не заберете меня отсюда завтра же, то вскоре вы услышите о моей смерти! Он убьет меня!

— Кто вас убьет? — испугался доктор.

— Тот, благодаря кому я оказалась в полынье. Ведь еще вчера там был совершенно крепкий толстый лед!

— Вы очень испуганы и поэтому вам мерещится черт-те что! Вам надо отдохнуть и поспать, я сделаю вам укол.

Доктор решительно направился к своему саквояжу.

— Прошу вас, не принимайте меня за душевнобольную. Я вполне отдаю отчет о своих действиях и прошу вас помочь мне. Мне нужно уехать в Энск, у меня там дом. Со мной будут Матрена и Филипп, я не пропаду. Буду лечиться там хоть всю оставшуюся жизнь. Но отсюда я должна уехать немедленно!

— Разумеется, вы, как взрослый человек, вольны поступать, как вам заблагорассудится. Но чем же я могу вам помочь? — Доктор продолжал рыться в саквояже. — Вероятно, я оставил шприц в гостиной, где делал успокоительный укол господину Нелидову. Он очень, очень о вас переживает!

— Вот ему-то и надо сказать, что мой отъезд абсолютно необходим, и вы забираете меня в город! — твердо заявила Софья.

Доктор покачал головой и вышел. Софья с трудом поднялась и, держась за стену, тоже вышла, но в противоположную дверь, через которую она ходила в спальню и кабинет Нелидова.

Феликс находился в кабинете, когда на пороге показалась бледная шатающаяся фигура в одной ночной сорочке, с распущенными волосами.

— Сонюшка! Что ты? Зачем встала? — Он кинулся к ней. Но она отстранила его и приблизилась к столу. Оказавшись около письменного стола, она принялась шарить по нему, перекладывать листки рукописей.

— Что ты ищешь? — удивился Нелидов.

— Дай мне то, что ты писал в последние дни, — решительно потребовала Софья.

— Но это только наброски. Черновик. Я хотел тебе читать, когда будет готово, — проговорил он тихо и как-то неуверенно.

Она услышала колебание в его ответе, проследила его взгляд и быстрым движением выхватила рукопись. Прижав к груди толстую тетрадь, она замерла на месте. Несколько мгновений они смотрели друг на друга, не отрываясь. Их мысли точно отражались у каждого на лбу.

— Нет, не думай так! Это не так! Не так! Я не мог. Я слишком, слишком люблю… Я не убивал… Я не мог хотеть убить тебя, ты для меня все в этой жизни!

Феликс прохрипел эти слова, а она рывком открыла рукопись. На первой странице крупными буквами было начертано название:

«Ледяная дева».

Софья прочитала и посмотрела на него застывшим взором округлившихся от ужаса глаз.

— Вам будет очень сложно доказать свою невиновность и правдивость своих слов, господин Синяя Борода!

Глава 30

Ангелина Петровна с тихим вздохом взяла в руки изящную шкатулку, повертела и поставила на место у зеркала. Шкатулка была пуста. Еще вчера тут хранились любимые драгоценности, некоторые достались ей по наследству от матери, некоторые от свекрови Устиньи Власьевны. Но вчера Ангелина Петровна предложила все знакомому ювелиру и выручила за драгоценности изрядную сумму. Эти деньги она внесла как залог. Следователь Сердюков выпустил Толкушина до суда под присмотр полиции. Нынче днем она привезет Тимофея домой. Домой? А где теперь дом для него? Тот, в котором они прожили столько лет и где вырос их сын, или тот, где он предавался преступной похоти и убил свою полюбовницу? Виноват или не виноват Тимофей, она не могла понять. Если он предал их любовь, разрушил их семью, чего она раньше никогда не могла себе представить даже в страшном сне, то всякое можно ожидать. Что ж, если виноват, пойдет на каторгу. Она же должна сделать все, чтобы облегчить его участь. В этом ее долг. Нет, она еще не простила его, быть может, простит позже. Ведь Господь завещал прощать и любить. Во всяком случае, теперь у нее уже есть силы помогать Тимофею.

Ангелина Петровна принялась поправлять шляпу.

— Мама! — раздалось за спиной.

Она резко обернулась, на пороге комнаты стоял Гриша. Весь его вид поразил ее, как и внезапное возвращение. Затрепанное поношенное старое платье в заплатах, латаные сапоги, обросший и небритый, он совсем не походил на сына столичного миллионщика.

— Сыночек! — ахнула Ангелина Петровна и бросилась к юноше.

— Матушка, простите меня! — Гриша упал к ее ногам и поцеловал край платья.

Она тоже опустилась на колени и покрыла поцелуями его лицо. Так они сидели на полу и плакали.

— Простите, простите, я виноват! Я оставил вас, гордыня взыграла! Но я молился, я молился день и ночь, матушка! И Господь вразумил меня! Ведь сказано: «Чти отца твоего и матерь твою, да благо ти будет, да долголетен будеши на земли».