Карен Робардс - Блуждающие в ночи Страница 47

– Она аплодирует, – сообщил вдруг Колхаун.

– Что ты сказал? – Обвив Стива руками и прильнув к нему грудью, Саммер поцеловала сбоку его шею.

– Черт возьми, мне надо убираться отсюда.

Расцепив ее сомкнувшиеся руки, Стив встал и застегнул шорты.

– Что случилось? – Саммер повалилась спиной на землю, в изумлении глядя на него.

– Собирайся, нам надо идти.

– О чем ты говоришь? – запричитала она.

– Надень это, – сказал он, бросая ей штормовку с капюшоном. А сам, подобрав с земли майку, натянул ее на себя. Затем скатал скатерть и запихнул ее в спортивную сумку.

– Какая муха тебя укусила? – Саммер все еще недоверчиво взирала на Стива.

– Черт тебя побери, ты оденешься наконец? – выпалил он раздраженно и посмотрел на нее сверху.

Саммер внезапно осознала, как она «великолепно» выглядит в своих брюках из черной синтетики, с расхристанной блузкой, из которой торчат пышные, увенчанные острыми сосками груди, с раздвинутыми коленками, с разметанными по лицу волосами и горящими от страсти глазами. Росомаха. Другого слова не придумаешь.

Внезапно смутившись, она запахнула блузку, застегнув ее на оставшиеся пуговицы, потом надела штормовку, рванула вверх молнию.

Пока Саммер приводила себя в порядок, он снял с веток ее непросохшую одежду и обувь.

– Держи. И поторапливайся, – произнес мужчина, бросая на землю рядом с ней туфли и носки. Затем скомкал лифчик и трусики Саммер, завернул их в ее баскетбольные трусы и майку и сунул все в спортивную сумку.

Саммер, удивленно моргая, смотрела на всю эту сцену.

– Ты, наверное, шутишь. Мы что, действительно уходим?

– Обувай свои туфли, – рявкнул он слегка приглушенным голосом, в котором сейчас слышалась ненависть.

– А пошел ты на фиг, Франкенштейн! – В ярости Саммер схватила еще сырые носки и натянула их на ноги. Он уже обулся, пока она продолжала зашнуровывать свои огромные, хлюпающие баскетбольные башмаки.

Но даже ее ярость не тронула его. Казалось, что Колхаун отключил – нет, напрочь забыл недавнюю страсть, ту страсть, которая все еще пульсировала в ее жилах.

– Собаку понесу я. Пошли. – Франкенштейн в плотно надвинутой на глаза кепке с надписью «Быки» ногой засыпал песком костер. Потом, к неописуемому возмущению Саммер, молча повернулся и направился в темноту, даже мельком не взглянув, следует ли она за ним.

Как он смеет так обращаться с ней? Саммер вся кипела от злости, шагая позади Колхауна. И то, что у нее не хватило духу проучить его, направившись в противоположную сторону, только усиливало гнев. Вскочить посреди самой бурной любовной сцены, которую она когда-либо испытывала, и бежать в ночь, черт знает куда, без каких-либо доступных ее пониманию причин, было самым возмутительным поведением, с которым она когда-либо в жизни сталкивалась.

Будь она проклята, если еще хоть раз заговорит с ним!

Франкенштейн летел вперед как ужаленный. В кромешной тьме они спускались в овраги и взбирались на холмы, огибали каменные насыпи, попадая в едкое облако газа, выпущенного испуганным скунсом. Когда они прошли мимо родника, земля под опавшими листьями стала топкой, и Саммер промочила в жидкой грязи свою обувь. При каждом дуновении ветра таинственно скрипели стволы деревьев. Острый хвойный запах земли, опавшей листвы и плесени вскоре вытеснил вонь скунса

Наконец взошло солнце. Навстречу ему, как будто приветствуя, лениво поднимались клочья тумана. Они выползали из леса и растворялись вдали. Пели птицы. Трещали цикады.

Рассвет сменился светлым утром, и воздух постепенно согрелся. Сверкавшие алмазами капли росы под деревьями высохли. Белки вышли на завтрак.

Саммер тоже захотелось есть.

Маффи, как футбольный мяч, мелькала под мышкой у Франкенштейна. А сам он все шагал и шагал, словно кролик из рекламы батареек «Энерджайзер».

Теперь, когда у Саммер было время обдумать свое фиаско, она поняла, какая причина гонит Стива вперед. Посреди любовной сцены ему, наверное, снова померещилась Диди.

А это вовсе не устраивало Саммер, с какой бы стороны на это ни смотреть.

Глядя со злобой в его спину, она замурлыкала вполголоса:

– Если по соседству у вас…

С тех пор как она повстречалась с ним, этот дурацкий мотив практически без перерыва звучал в ее голове.

Маршируя следом, Саммер напевала. Он продолжал идти. Она стала петь громче. Он шел в том же темпе. Запела совсем громко. Вдруг его спина напряглась и он замедлил шаг.

– …странное творится, то за помощью к кому вам лучше обратиться? – Саммер «убавила громкость», но слова были по-прежнему различимы.

Франкенштейн остановился и обернулся, чтобы посмотреть на нее.

Саммер тоже остановилась. Склонив голову набок, она усмехнулась и продолжала:

– К охотникам за привидениями. Тра-та-та-та-та-та-та!

– Ты что, надо мной издеваешься? – его вопрос прозвучал так, словно он не верил, что такое возможно.

– Я? – Саммер прекратила петь и отрицательно покачала головой, стараясь придать своему лицу невинное выражение.

Некоторое время Франкенштейн молча взирал на нее, потом повернулся и пошел дальше.

А Саммер начала сначала:

– Если по соседству у вас странное творится…

– Ты не могла бы прекратить эту идиотскую песню? – Во взгляде, который он метнул через плечо, сквозило явное раздражение. А тон ясно показывал, что он с трудом сдерживается.

– Извини. Я не знала, что она тебе не нравится, – промолвила Саммер ангельским голоском. Но когда мужчина снова отвернулся, она пропела с ядовитой интонацией: – А я духов не боюсь!

– Черт тебя побери, Розенкранц! Заткнись же ради Бога! – Повернувшись, он все еще пытался держать себя в руках, хотя было заметно, что он буквально кипит от злости.

Саммер фыркнула. Она не могла уняться.

– И перестань смеяться.

– Ну знаешь, я буду смеяться, когда хочу. И буду петь, когда хочу, – ответила она спокойно и принялась снова петь.

– Ах, ты не хочешь прекратить? – закричал он. Маффи внезапно залаяла, и он с раздражением опустил собаку на землю.

Саммер, чувствуя себя в безопасности в десяти футах от него, продолжала петь:

– Тра-та-та-та-та-та-та!

– Черт возьми, Розенкранц, я предупредил тебя! – Франкенштейн стоял, уперев сжатые кулаки в бока. Его глаза метали молнии.

– А чем тебе не нравится эта песня? – с усмешкой спросила Саммер. – Даже если ты думаешь, что у тебя есть твое личное привидение, это еще не причина, чтобы принимать песню на свой счет.

– Ах, ты…

Саммер была уверена, что непроизнесенное слово не самое лестное для нее. Она поняла это по выражению его глаз. Франкенштейн опустил руки и теперь сжимал и разжимал пальцы, словно примеривал их к ее шее. Его выглядывавшие из майки мускулы вздулись, словно холмы, которые они только что преодолели. Козырек бейсбольной шапочки низко надвинут на лоб. Словом, вид у него был воинственный.