Филлис Уитни - Слезинка на щеке Страница 47

Она вновь перечла слова, и наблюдавшая за ней Доркас заметила, как ее губы вдруг напряглись. Как будто на нее внезапно снизошло озарение, и ей стало дурно.

«Что-нибудь случилось? — спросила Доркас. — Вам нездоровится?»

Не отвечая ей, мадам Ксения потянулась за стаканом и отпила вина. Когда она поставила стакан, ее рука уже не дрожала, и к щекам теплой волной прилила кровь.

Доркас дала ей время прийти в себя: «Может быть, потеря, которую оплакивает невеста Аполлона, — это мраморная голова плачущего мальчика из музея?»

Мадам Ксения все еще оставалась актрисой, и ее самообладание было достойно восхищения: «Я не понимаю, о чем вы говорите?»

«Когда мы посетили музей в первый день нашего пребывания на Родосе, — спокойно произнесла Доркас, — мы столкнулись с некоторыми трудностями, пытаясь увидеть знаменитую голову плачущего мальчика. По каким-то причинам ее убрали из экспозиции. Когда мисс Фаррар стала настаивать, нам ее показали, но я почувствовала, что с той головой, которую нам показали, что-то не так. Я не поверила, что перед нами оригинал. Возможно, вы знаете, что случилось с настоящей головой?»

Женщина отпила еще вина, в глазах ее таилась усталость: «Я не понимаю, о чем вы говорите. Невозможно, чтобы что-то случилось с тем шедевром, который вы упомянули. Я сама видела его в музее не далее, как вчера».

«И вы ничего не заметили?» — спросила Доркас. На руках мадам Ксении блеснули бриллианты, когда решительным жестом она отвергла такое абсурдное предположение, и она перешла в атаку.

«Скажите, почему вас так интересуют эти не значимые слова, которые мой муж пишет на листке бумаги? Без сомнения, это то же самое, что и эти маленькие рисунки. В них нет смысла».

«Я не думаю, что в них нет смысла, — сказала Доркас. — После смерти Джино на наш адрес пришло для него письмо. В нем использовались некоторые из этих самых слов. Оно было без подписи, без обратного адреса, но вместо подписи был рисунок круглоглазой совы».

«Если это письмо у вас с собой, я хочу на него взглянуть, — вскричала мадам Ксения. — Может быть, оно что-то скажет мне о моем муже».

Доркас не собиралась показывать ей письмо. У нее не было оснований доверять жене Константина.

«Извините, но я не могу вам его показать».

«Тогда, может быть, вы сможете повторить мне эти слова оттуда?»

«Я не помню его наизусть, к сожалению, — сказала Доркас. — Когда я обнаружила письмо, я не подозревала, что оно может оказаться важным».

Мадам Ксения с глубоким вздохом перевела дыхание: «Вы правы, эти слова ни к чему не ведут. Понимаете, услышать про письмо, написанное моим мужем, — это вдохнуло в меня надежду. Это был шок. Так глупо».

«Я не думаю, что оно вам чем-то поможет», — сказала Доркас.

Мадам Ксения печально продолжала: «Константин смеялся над Джино Никкарисом и часто его разыгрывал. Но он боялся вашего мужа и находился под его влиянием. Он шел, куда тот пошлет. Мой дорогой Константин был ему не парой».

«Я не могу найти оправдания многим вещам, которые совершил мой муж, мадам Каталонас», — мягко произнесла Доркас.

Вполне возможно, что они были одного поля ягоды— Джино и «дорогой Константин». Возможно, они были партнерами, разрабатывающими кражу, которая должна была потрясти художественный мир, если бы она открылась. До поры работники музея держали все в секрете, работали в тайне, вероятно надеясь обнаружить пропажу и вернуть оригинал на место.

Мадам Ксения вновь изменила свою тактику: «Пожалуйста, вы же не пойдете с этой историей в полицию? Вы не пойдете к директору музея? Вы мне можете это обещать?»

«Но почему? — спросила Доркас. — Вы же говорите, что голова на месте. Я не понимаю…»

«Потому что вы устроите скандал вокруг имени моего мужа. — Она говорила убедительно. — Я не хочу, чтобы это произошло. Он прославится в Греции своими работами. Если вы вызовете скандал, все пропало».

«Скажите, — спросила Доркас, — ваш муж мог сделать копию плачущего мальчика?»

Ответ мадам Ксении был сыгран в лучших традициях греческого театра: «Константин был величайшим современным скульптором Греции. Возможно, во всем мире! Он не стал бы размениваться на создание копий. Никогда, никогда!»

Она спустилась с высот своего негодования так же внезапно, как и поднялась до них, и продолжала более нормальным тоном:

«Я позвала вас сюда не только для того, чтобы вы прочли стихи Константина. Возможно, они не представляют интереса. Но я думаю, что у вас есть о нем сведения. Или мисс Фаррар знает что-то, чего не говорит мне. Вот зачем я вас позвала. Так что давайте побеседуем как двое друзей, да?»

«Я была бы рада вам помочь, — сказала Доркас. — Но я действительно совсем ничего не знаю о вашем муже. Джино никогда не упоминал его имени. Если мисс Фаррар что-нибудь и вспомнила, то мне не сказала. У меня нет никакого желания устраивать из этого скандал, мадам. В полицию идти не с чем. Так что не волнуйтесь об этом».

Хозяйку, казалось, это заявление удовлетворило только отчасти, но Доркас согласилась прийти еще раз, и они сдержанно распрощались. Доркас подозревала, что сейчас жена Константина была рада ее спровадить. Очевидно, что она перенесла шок, и ее раздирали собственные бурные эмоции. Доркас отказалась от машины и пошла в отель пешком.

Фернанду куда-то увез Джонни, а Ванда ушла с Бет, оставив записку, что они пошли смотреть аквариум в нескольких кварталах от отеля.

Доркас пошла в этом направлении и поймала их по пути домой. Пока они втроем пробирались по извилистым улочкам, Бет возбужденно рассказывала про рыбок, которых она видела в подводных загонах, но мысли Доркас были далеко.

«Сегодня утром, — сказала она Ванде, — я выполняла некоторую работу для мадам Каталонас, печатала стихи ее мужа. Когда я была в студии, я видела терракотовую голову, которую он сделал с тебя. Прекрасная вещь».

Ванда выглядела угрюмой, весьма мало напоминая образ, созданный Константином. Доркас не могла отыскать в ее лице ни страсти, ни благородства, лишь обычную настороженность и противодействие любым попыткам сближения.

«По крайней мере, я обнаружила, кто называл себя Совой», — сказала Доркас, ожидая ее реакции.

Однако Ванда ни единым взмахом ресниц не показала, что понимает, о чем говорит Доркас. Она хранила молчание. Может быть потому, что она отлично знала, где находится Константин? В конце концов, если он отправился в Америку повидаться с Джино, зачем ему было посылать письмо из Греции? Зная, где зарыта гипсовая голова, Константин в отсутствие партнера, на которого он рассчитывал, мог вполне залечь на дно в ожидании возможности вывезти ее из страны. Если бы он связался с покупателем, который, скорее всего, дожидается его в Турции, Константин оказался бы богатым человеком, свободным от жены. В то же время он не мог не опасаться, что существование письма раскроет его секрет кому-то еще, прежде чем он будет готов вывезти голову.