Ольга Погодина-Кузьмина - Власть мертвых Страница 49

Врачиха смотрела на нее, сощурив глаза.

– Почему вы считаете, что не сможете самостоятельно родить?

– Просто я хотела бы рассмотреть все варианты. Мы с мужем достаточно обеспеченные люди. Но в нашей семье есть сложности. Мне бы не хотелось об этом говорить.

Женщина кивнула, но взгляд ее стал неприятным и цепким.

– Понимаю. После сорока лет сексуальная активность мужчины несколько снижается, но это вполне нормально.

Вдруг решив идти до конца, Марьяна заявила:

– Мой муж проявляет большую активность, но в основном с другими мужчинами. Он гомосексуалист. А мне тридцать семь лет, я на грани критического возраста. Раньше я не хотела детей, потому что не люблю младенцев и считаю, что совсем не обязательно увеличивать и без того чрезмерную популяцию человечества. Но я хочу сохранить свою семью. Я не могу остаться одна. Мы с мужем собирались развестись, но теперь решили снова быть вместе. И я подумала, что ребенок может спасти наш брак.

Врачиха выслушала ее с показным бесстрастием.

– Вы обращались к семейному психологу? – спросила она, снова что-то записывая в карте.

«В конце концов, это ее работа, – подумала Марьяна. – Горничная моет унитазы, гинеколог разбирает грязное семейное белье».

– Муж не выносит никаких психологов. Считает их шарлатанами. Вам, вероятно, кажется, что я говорю странные вещи. Но я и в самом деле не понимаю, почему женщине навязывается этот… так называемый долг перед природой. Мне всегда была неприятна мысль, что мое тело должно стать инкубатором для какой-то неизвестной рассады. Но, возможно, если я смогу забеременеть, я буду чувствовать это по-другому.

– Возможно, – кивнула доктор, делая какой-то знак медсестре.

– Не думайте, я никого не обвиняю. Я заранее знала, что он предпочитает мужчин. Он держался первое время, но потом все снова началось, и отношения были ужасные. Но теперь я учусь принимать неизбежное. Мы давно знаем друг друга. Я не должна его потерять, иначе все было зря. – Марьяна чувствовала, что сбивается с мысли, но продолжала говорить. – Когда боль причиняет человек, которого любишь, не знаю, как вам объяснить… я ощущаю лавину агрессии. Мне хочется закричать ему в лицо… Хочется ударить, оскорбить, любым способом привлечь к себе внимание, чтобы он тоже почувствовал боль! Пусть он тоже страдает! Я готова терпеть что угодно, только не безразличие. Мне нужно знать, что он не уйдет. Ребенок – это моя гарантия… Как вы думаете, я смогу полюбить этого ребенка? Или все бесполезно?

Краем глаза Марьяна заметила, что медсестра открыла шкафчик и капает лекарство в пластиковую рюмку. Запах валерьянки заставил ее очнуться. Она поднялась со стула, снова села.

– Выпейте, пожалуйста, – проговорила медсестра, но Марьяна отстранила ее руку.

– Спасибо, это не обязательно. Со мной все хорошо.

Докторша смотрела на нее внимательным и одновременно безразличным взглядом.

– Я все же посоветовала бы вам и мужу записаться к нашему семейному психологу. Это очень хороший специалист. Ко мне приходите через две недели.

С направлениями на анализ крови и ультразвуковое обследование Марьяна вышла из кабинета. Нужно было где-то расписаться, заплатить, назначить дату следующего приема. Машинально выполняя необходимое, она чувствовала, что разговор с врачом словно снял с ее души защитную пленку, первый слой луковицы, под которой таилась нестерпимая душевная боль.

Она думала, что эта вялая докторша, или невзрачная медсестра, или приемщица в регистратуре с жирной кожей и безвкусным макияжем имеют право любить и требовать ответной любви, какими бы жалкими ни были их избранники, тогда как она, Марьяна, должна вечно чувствовать, как душу ее точит никогда не насыщающийся червь ревности. И даже если бы она в отместку изменила мужу, это бы ни на секунду не залечило боли.

По дороге домой она попросила водителя остановиться у храма. Это был недавно отреставрированный, богато украшенный собор, в каких она раньше любила бывать. Величественное убранство всегда помогало душе приподняться над обыденностью, почувствовать просветление и легкие слезы, но теперь она не могла даже молиться. Глядя, как местный батюшка крестит голову какой-то нарядной женщины в кашемировом шарфе и читает над ней благословение, она вспомнила себя и удивилась – почему прежде она всем своим существом ощущала очистительную силу веры, а теперь так равнодушна и холодна? Почему сейчас церковные ритуалы кажутся ей фальшивыми, лики икон – слащавыми, а молодой священник усмехается в бороду так, словно смеется на ней?

За считанные недели рядом с Георгием она не только не обрела счастья, но, в бессилии быть любимой, словно вся превратилась в открытую рану. И сила боли, которую она сейчас испытывала, давала ей право ненавидеть, предавать, причинять боль другим.

Проходя мимо нищих у церковных ворот, она решила не подавать, даже не задумалась, есть ли в бумажнике мелкие деньги. Она ясно, как никогда, осознавала, что не обязана жалеть этих полулюдей, которые стоят на паперти, вместо того чтобы работать, рожают детей, чтобы вырастить из них таких же попрошаек; что она не виновата в том, что мир устроен именно так. И когда к ней потянулась обваренная, обмотанная тряпьем клешня, она намеренно не уклонилась, задев сумкой пластиковый стаканчик с гремящими медяками. Деньги рассыпались ей под ноги, нищенка крикнула вслед: «У, ведьма!» – и тогда Марьяна вспомнила колдунью, которая однажды уже помогла ей выместить обиду на том, кто был во всем виноват.

В жилой квартире, где принимала клиентов ясновидящая, почти ничего не изменилось, но сама женщина за прошедшее с их последней встречи время стала еще жирнее и румянее, словно налилась соками выпитых жизней. Марьяна предварительно позвонила, чтоб назначить день и время, но сейчас казалось, что колдунья и без предупреждения ждала ее. Ворожея не задавала вопросов, не прикасалась к лежащим на столе картам, а просто молча разглядывала Марьяну из-под тяжелых густо накрашенных век. Взгляд этот лез в душу так же неприятно, как медицинские инструменты проникали в отверстия плоти.

– Я обращаюсь к вам, потому что у меня больше нет сил, – сразу призналась Марьяна. – Во мне что-то умирает, и это очень больно. Я хотела добиться любви, проявить понимание и доброту, но теперь чувствую, что все напрасно. Если я недостаточно хорошая и меня не за что любить, так пусть я буду такой плохой, чтобы он меня ненавидел.

– У вас была какая-то травма в детстве? – спросила ясновидящая. – Вас отвергали родители?

– И мать, и отец очень любили меня и воспитывали так, чтобы я стала порядочным человеком. Но недавно я сделала открытие, что порядочность не вписывается в жесткие законы этого мира. Для всех остальных нормально лгать, перекручивать черное на белое, делать подлости, лишь бы хорошо выглядеть в глазах окружающих. А моя честность делает меня беззащитной перед теми, кто толкает в спину, а потом улыбается в лицо. Но я больше не могу себе позволить быть доброй, иначе меня просто разрушат. Я должна что-то сделать. Мой муж…