Елена Яковлева - Уйти красиво Страница 5

«…Это моя любовь, это моя любовь, что растекается в твоей крови, как доза героина», — надрывался в модном шлягере чувственный женский голос.

— Черт знает что! — проворчал Поздняков и стал искать в радиоэфире что-нибудь более вразумительное. Его усилия вознаградились четкими дикторскими интонациями:

«…Переговоры продолжаются. Сегодня стало известно о смерти популярной писательницы, автора ряда нашумевших романов, сорокапятилетней Ларисы Кривцовой. Предполагается, что она покончила жизнь самоубийством. В заключение выпуска — о погоде. В Москве и Московской области завтра по-прежнему сохранится теплая погода, температура двадцать три — двадцать пять градусов, местами возможны кратковременные дожди и грозы».

ГЛАВА 2

Гроб Ларисы был дорогой, лаковый, с двойной крышкой — такие Поздняков видел только по телевизору, когда показывали похороны кого-нибудь из сильных мира сего. А вот кладбище, на котором ей предстояло погрузиться в вечный сон без сновидений, оказалось отнюдь не привилегированным, а самым обычным. Место, правда, хорошее, тихое — неподалеку от ладной недавно выстроенной часовенки и в окружении десятка молодых сосенок, словно отделяющих ее последний приют от безмолвного пристанища почивших прежде и тех, кому еще только предстояло пуститься в скорбное, но неизбежное путешествие в потусторонний мир.

Поклонников таланта, — кажется, теперь таковых чаще именуют фанатами (и то и другое определение Поздняков одинаково на дух не переносил), — несмотря на удаленность кладбища, собралось немало. Многие из них держали в руках не только цветы, но и Ларисины книжки в красочных переплетах. В подобной обстановке они выглядели довольно нелепо. Отдельно, вокруг гроба, стояли близкие. Поздняков узнал из них только последнего из бывших Ларисиных мужей — Георгия Медникова в темных очках. Михаила Ковтуна он не заметил: тот либо не пришел на похороны, либо изменился настолько, что не поддавался идентификации. Публика у гроба была по всем признакам сплошь богемная. Некоторые лица казались Позднякову смутно знакомыми, но припомнить имен он не мог. Да и Бог с ними, какое ему дело до них, особенно теперь, когда он навсегда прощался с Ларисой.

Распоряжалась ритуальным действом высокая, худая старуха в коротком черном платье, выставляющем напоказ пожелтевшие жилистые ноги, — видимо, надела то, что имелось под рукой, не заботясь, как она будет выглядеть при большом стечении народа. По крайней мере, ее о чем-то тихо спрашивали молчаливые молодцы с лопатами, а она отрывисто им отвечала, поджав тонкие губы. Была ли она Ларисиной родственницей, Поздняков не знал. Он вообще только теперь сообразил, что Лариса никогда не рассказывала ему ни о своих родителях, ни о своем детстве, словно возникла из ниоткуда.

Прощальное слово произнес высокий седой мужчина, исполненный достоинства, с явными признаками породы. Надо отдать ему должное, надгробное слово было коротким, достаточно прочувствованным, но без лишней экзальтации. Едва он произнес традиционное «земля пухом», старуха зыркнула в сторону молодцев, те немедленно выпустили из рук лопаты и взялись за веревки для спуска гроба в могилу.

Дальше все пошло по обычному сценарию: сначала по горсти земли на крышку гроба бросили стоящие у края могилы, потом молодцы споро заработали лопатами. Какое-то время комья еще стучали по лаковому дереву, потом звуки стали глухими, и очень скоро Ларису Кривцову отделил от живых холм земли с цветами поверх. Цветов и венков было так много, что Ларисин портрет утонул в их пестром ковре, виднелись только ее веселые отчаянные глаза. Поздняков повернулся и медленно пошел по аллее к выходу с кладбища.

— Постойте, молодой человек, — внезапно раздался чей-то голос за спиной.

Николай Степанович удивленно оглянулся и поискал взглядом того, кто мог бы обращаться к нему столь необычным образом, если, конечно, обращение «молодой человек» относилось к нему.

В двух шагах позади он увидел того самого седовласого мужчину, что произносил надгробную речь.

— Я к вам обращаюсь, вы не ошиблись, — уточнил тот, на ходу прикуривая и прикрывая сигарету рукой. — Смотрите-ка, похоже, дождик начинается… Хорошая примета, если, конечно, в таком деле бывают хорошие приметы.

Дождь и правда начинался прямо-таки ни с чего: еще минуту назад на небе не было ни облачка!

— А ведь вы меня забыли, молодой человек, ай-ай-ай, — посетовал седовласый.

Присмотревшись к мужчине, Поздняков решил, что его, пожалуй, уже следовало относить к категории стариков — под семьдесят ему это уж точно.

— Понимаю, понимаю, — продолжал незнакомец, — мало ли в вашей практике было свидетелей? То ли дело я, мне ведь только однажды приходилось выступать в этой роли.

Поздняков попытался сосредоточиться, но в такой тяжелый день мозги напрочь отказывались ему повиноваться.

— Ну, не буду вас мучить, — объявил старик. — Надеюсь, моя фамилия что-то скажет вам. Я — Воскобойников.

Наконец-то в голове у Позднякова немного прояснилось. По крайней мере, фамилия Воскобойников точно была ему знакома. Стоп, стоп… Ну, конечно, Воскобойников! У него еще, помнится, было какое-то странное имя.

— Гелий, Гелий…

— Андрианович, — услужливо подсказал старик.

Ну да, тот самый Воскобойников Гелий Андрианович. Писатель. Тоже проходил по делу выпавшего из окна Рунцевича. Кажется, уже тогда был среди маститых, хотя в последнее время Позднякову не попадалось его имя на книжных лотках. Впрочем, за это он не мог ручаться, ибо следил исключительно за творчеством Ларисы Кривцовой.

— А вот я вас сразу узнал, хотя и старше вас лет на двадцать, наверное, — похвастал Воскобойников. — Впрочем, вы теперь тоже…

— Далеко не молодой человек, — подхватил Поздняков. — Слава Богу, уже пятьдесят три.

— Да что вы говорите! Надо же! А ведь как будто вчера все было! Вы приехали тогда в наш дом творчества такой юный, свежий, голубоглазый, такой, знаете ли, пышущий здоровьем… У меня все никак не получалось величать вас товарищем следователем, и я вас называл молодым человеком, а вы краснели и, кажется, сильно злились, хотя старались не подать виду. Да, время летит… Кстати, вы хромаете или мне показалось?

— Почти как в известной кинокомедии, — Поздняков хлопнул себя по бедру. — Бандитская пуля.

— Понимаю, понимаю, — кивнул Воскобойников и замолчал.

Какое-то время они молча шли по кладбищенской аллее, потом снова заговорил Воскобойников:

— Да… Грустно теперь будет на этом свете без Ларисы Петровны. Женщина она, конечно, была своеобразная, но писательский талант имела неоспоримый. Хотя, вы знаете, могла бы, конечно, использовать его более рационально. Впрочем, кто знает, кто знает…