Александр Дюма - Полина Страница 5

3

Буря утихла, и хотя небо было еще покрыто черными тучами, иногда между ними уже проглядывала луна. В один из таких мгновенных просветов, тотчас же сменяющихся густой темнотой, я взглянул в ту сторону, откуда услышал подозрительный шум, а потом осмотрел все вокруг себя. Я находился, насколько успел заметить, в развалинах старинного аббатства, и, судя по уцелевшим стенам, попал в бывшую часовню. По обе стороны от меня тянулся монастырский коридор с низкими полукруглыми сводами, а прямо напротив в высокой траве беспорядочно валялись разбитые каменные плиты, судя по всему — бывшие надгробия монастырского кладбища, где в давние времена монахи находили вечный покой у подножия креста, все еще стоящего здесь, хотя и без распятия и полуразрушенного.

Вся эта картина сильно подействовала на мое воображение, и, наверное, любой мужественный человек может признаться, что бывают такие минуты и обстоятельства, когда окружающие предметы оказывают огромное впечатление на состояние души. Представь себе мое положение: накануне я попал в страшную бурю, едва спасся от гибели, полузамерзший забрел в незнакомые развалины, крепко заснул, а потом был разбужен странным шумом; к тому же я вдруг вспомнил, что нахожусь в тех самых местах, где последние два месяца свирепствовали неуловимые разбойники, приводящие в ужас всю Нормандию; я был совершенно одинок, безоружен, и, повторяю, в таком тяжелом душевном состоянии, когда вся моя воля и энергия были подавлены предшествующими событиями. И когда рассказы хозяйки, которые она поведала мне у своего камина, пришли мне на память, я не решился снова лечь спать, а притаился за столбом, прислушиваясь к малейшему шуму. Впрочем, мое убеждение, что я был разбужен звуком, произведенным человеком, было столь велико, что мои глаза, осматривая темные коридоры и более освещенное кладбище, постоянно возвращались к двери в нише стены, которая, как мне казалось, и была причиной услышанного мной шума. Раз двадцать я хотел подойти к этой двери, чтобы прислушаться и что-нибудь выяснить. Но нужно было пробежать по освещенному пространству. К тому же я опасался, что еще кто-нибудь мог спрятаться от бури в этом монастыре. Четверть часа прошло, но кругом стояла абсолютная тишина, и я решил воспользоваться первой же минутой, когда луна скроется за облаками, чтобы перейти пятнадцать-двадцать шагов, отделяющих меня от ниши с дверью. Вскоре луна скрылась, и темнота стала такой густой, что я надеялся без особого риска исполнить свое намерение. Итак, покинув свой столб, у которого я стоял неподвижно, как готическая статуя, я стал медленно и осторожно переходить от столба к столбу, удерживая дыхание, на каждом шагу замирая и вслушиваясь; так я достиг стены коридора, прокрался вдоль нее, наконец, добрался до ступеней, которые вели под свод, сделал три шага и коснулся двери.

Минут десять я прислушивался, но ничего не услышал; тогда мое убеждение поколебалось, уступив место сомнению. Я начал думать, что все-таки это было лишь сновидением, и что кроме меня в развалинах монастыря никого не было. Я уже хотел возвращаться, но в этот момент снова показалась луна, осветив пространство, по которому мне предстояло пройти. Несмотря на это, я решил рискнуть, но вдруг камень упал откуда-то сверху. Раздался довольно громкий стук, который заставил меня вздрогнуть от неожиданности и остаться еще на минуту в тени свода, который был над моей головой. Вдруг сзади, за закрытой дверью, послышался далекий и гулкий звук; мне показалось, что где-то в глубине подземелья закрыли дверь. Вскоре там же раздались приглушенные шаги, приближающиеся в мою сторону, к лестнице, где я стоял. В эту минуту луна опять скрылась. Одним прыжком я очутился в коридоре и стал пятиться по нему, вытянув руки за спиной и глядя прямо перед собой на дверь в нише. Так я добрел до своего защитника-столба и занял прежнее место. Через минуту услышал я тот же звук, который разбудил меня; дверь отворилась и опять затворилась, потом показался человек. Выйдя наполовину из тени, он остановился, чтобы прислушаться и осмотреться вокруг, и, видя, что все спокойно, поднялся в коридор, но повернул в сторону, противоположную той, где я находился. Он не сделал еще и десяти шагов, как я потерял его из виду, — такой густой была темнота. Через минуту луна показалась, и на краю небольшого кладбища я увидел таинственного незнакомца с заступом в руках; он копнул им два или три раза землю, бросил какой-то предмет, которого я не мог рассмотреть, в выкопанную ямку и, чтобы не оставить никакого следа, привалил сверху могильный камень, поднятый им прежде. Приняв эти меры предосторожности, он снова осмотрелся вокруг, но не видя и не слыша ничего подозрительного, поставил заступ к соседнему столбу и скрылся под сводом.

Эта минута была коротка, и сцена, описанная мною, происходила довольно далеко от меня: однако, несмотря на быстроту, с которой он это проделал, и на отдаленность исполнителя, я мог заметить, что это человек в возрасте 28–30 лет, с белокурыми волосами, среднего роста. Он был одет в простые панталоны из голубого полотна, подобные тем, которые обычно носят крестьяне в праздничные дни. Единственная вещь могла указать, что он не принадлежал к тому классу, одежду которого использовал: это был охотничий нож, висевший у него на поясе и блестевший в лунном свете. Что касается лица, то я не смог бы точно описать его: однако я видел его достаточно, чтобы узнать при встрече.

После всей этой странной сцены пропала всякая надежда на сон — и даже мысль о сне — на весь остаток ночи. Итак, я стоял, по-прежнему не ощущая усталости, погруженный в мысли, противоречащие одни другим, и твердо решившись проникнуть в эту тайну; но сразу же сделать это было невозможно; у меня не было ни оружия, ни ключа от этой двери, ни инструмента, которым я бы мог ее отпереть. Тогда я подумал: не лучше ли рассказать обо всем, что я видел, нежели решиться самому на приключение, в конце которого вполне мог, как Дон-Кихот, встретить какую-нибудь ветряную мельницу? Поэтому, как только небо начало белеть, я направился к паперти, по которой вошел, и через минуту очутился на склоне горы. Непроглядный туман окутал море; я вышел на берег и сел, ожидая, когда он рассеется. Через полчаса взошло солнце, и его первые лучи разогнали туман, покрывавший океан, еще дрожащий и свирепый после вчерашней бури.

Я надеялся найти свою лодку, которую морской прилив должен был выбросить на берег; действительно, я заметил се, лежавшую между камнями. Но я не смог стащить лодку в море, и, кроме того, один ее борт был разбит о выступ скалы. Итак, мне не оставалось никакой надежды возвратиться морем в Трувиль. К счастью, на всем побережье жили рыбаки; и получаса не прошло, как я увидел рыбацкое судно. Вскоре оно подошло на расстояние, с которого меня могли услышать: я махал руками и кричал. Меня увидели, и судно причалило к берегу; я перенес на него мачту, парус и весла своей шлюпки, которую новый прилив мог унести, а лодку оставил до приезда хозяина, чтобы он решил, годится ли она еще на что-нибудь, и тогда расплатиться с ним, вернув стоимость всей лодки или только се ремонта. Рыбаки, принявшие меня, как нового Робинзона Крузо, были также из Трувиля. Они узнали меня и очень обрадовались, что я жив. Накануне они видели, как я отправился, и зная, что я еще не возвратился, уже считали меня утонувшим. Я, рассказав им о своем кораблекрушении, объяснил, что ночь провел за скалой, и потом спросил, как называются развалины, возвышавшиеся на вершине горы? Они отвечали мне, что это развалины аббатства Гран-Пре, лежащего подле парка замка Бюрси, в котором живет граф Гораций Безеваль.