Элизабет Адлер - Богатые наследуют. Книга 1 Страница 50

Список претендентов на наследство Поппи Мэллори, составленный Либером, лежал на столе, стоявшем у окна, и, наливая себе прекрасного бренди в бокал, он опять взглянул на одно имя. – Орландо Мессенджер, – прочел он.

Когда Карральдо предложил ему свою помощь, он еще не осознавал, что молодой художник тоже был в числе соискателей наследства таинственной Поппи Мэллори, хотя он читал список до того, и история юноши звучала убедительнее других, за исключением, пожалуй, рассказа некой Лорен Хантер. Энтони почувствовал зерна отчаяния в душе Орландо – молодой человек понимал, что попусту тратит свой талант, – и, повинуясь порыву, Карральдо решил дать ему шанс. Конечно, он недостаточно знаком с его работами, чтобы решиться стать его спонсором; Орландо придется доказать, что он стоит того, прежде чем ожидать, что Карральдо будет поддерживать его.

Только теперь Карральдо связал имя Орландо Мессенджера с так расстроившим его объявлением в газете. Глядя из окна на опустевшую ночью улицу Лондона, он думал, что не имеет никакого значения, что оба они – Орландо и Ария – претендуют на наследство Поппи. Это его нисколько не беспокоило. Но он знал, что это приведет в бешенство Франческу. Он усмехнулся при этой мысли. Он надеется, что Орландо получит эти деньги; он надеялся, что их получит Пьерлуиджи, пусть их получит кто угодно – любой, только не Ария.

ГЛАВА 15

Клаудиа лениво потянулась, взглянув на стоявшие около кровати прелестные часы от Картье из золота и ляпис-лазури – одна из немногочисленных дорогих безделушек, оставшихся от последнего замужества. Была половина одиннадцатого утра, звонил телефон, и она была очень раздражена. Все ее друзья знали, что ей нельзя звонить раньше одиннадцати; ее красота нуждалась во сне.

Доведенная до белого каления, она злобно вздохнула и швырнула мягкую маленькую кружевную подушку на телефон, потом зарылась с головой в одеяло… наверно, она забыла вчера включить автоответчик! Кто бы там ни звонил, он был очень настойчив. Конечно, это не мог быть один из ее друзей: те хорошо знали ее образ жизни – слишком хорошо. Значит, это был кто-нибудь из тех, кто требовал деньги. Филистеры.

Звонок наконец замолчал, и она вздохнула с облегчением. Она опять потянулась, на этот раз наслаждаясь этим. Клаудиа медленно провела рукой по всей длине своего гладкого тела, представляя себе при этом, что должны были чувствовать мужчины, когда ласкали ее. Иногда ей даже хотелось самой быть кем-нибудь другим, кто мог бы заниматься с ней любовью – чтобы она могла ощутить, как она чувственна. Однажды ей показалось, что это ей почти удалось, думала она с улыбкой…

Начиная с тринадцати лет Клаудиа слишком хорошо осознавала свою чувственную притягательность – и больше ничего. Она была диким ребенком – слишком диким, думала она теперь с горечью. Знай она тогда, что ее внешность и чувственные флюиды – это ее единственные приманки, ее оружие, она бы пользовалась им с большей пользой. А вместо этого она бежала от аристократической жизни на мраморную виллу. Черт побери!

Сев, она зажгла сигарету золотой зажигалкой от Картье, отгоняя дым элегантной наманикюренной рукой. Проклятье! Один из ее ногтей сломался. Это было последней каплей! Она откинулась назад на подушки, мрачно куря, и стала думать о своих родителях.

Александру Ринарди было пятьдесят, когда в 1952 году родились близнецы, и он смотрел недоверчиво на комочки плоти, которым он дал жизнь, думая о том, как предотвратить то, что они могут нарушить спокойный образ его жизни. Он был женат на Лючии Галли только два года, и она была первая женщина, которой удалось проникнуть под ледяную оболочку одиночества, которой он окружил себя с девятилетнего возраста. Ему нет никакого дела до этих детей, говорил он себе, никакого! Но они сделали счастливой Лючию, и поэтому он готовился принять их, как мог.

Небольшого роста, с мягким голосом, Лючия была единственным лучиком, который согревал сердце Александра. Он легко смотрел в завтрашний день, зная, что утром проснется и увидит ее спящей на своей руке. Он радовался, чувствуя ее рядом с собой по ночам, когда, страдая от бессонницы, он читал книжку при колеблющемся свете свечей – он боялся, что свет лампы может побеспокоить ее. Ему нужна была только Лючия – никаких детей, ничего иного – не нужна даже собака. Александр взял ее девичью фамилию – Галли, отказавшись от собственной ненавистной – Ринарди. И от титула барона тоже.

Когда близнецы Пьерлуиджи и Клаудиа немного подросли, они поняли, что в их семье из родителей есть только один – Лючия была им и матерью и отцом. Она потакала им во всем, позволяя бегать где угодно, стараясь свободой хоть как-то восполнить пренебрежение к ним отца.

Клаудиа в ярости потушила сигарету. Нет никакого сомнения, что если бы ее мать вернулась обратно в больницу, когда внезапно возникли осложнения после операции, она сейчас была бы жива. И какой иной могла бы быть их жизнь! Но она хотела быть там, на вилле Велата, в безопасности с Александром. В безопасности! После ее смерти их отец полностью посвятил себя своим садам, обдумывая замысел нового большого озера, которое начали копать, но, казалось, никогда не закончат. Он рисовал на бумаге фантастические виды лужаек, рощиц, миниатюрных английских, французских и итальянских парков и пейзажей, не обращая ни малейшего внимания на подраставших детей.

Любопытная и своевольная, Клаудиа имела свое первое чувственное приключение в тринадцать лет – с одним из парней из конюшни. Она крутилась поблизости, поглядывая на его мускулистые руки и грудную клетку, в течение нескольких недель. И каждый раз он оборачивался и перехватывал ее взгляд, улыбаясь легкой понимающей улыбкой. Она, затаив дыхание, улыбалась ему в ответ, хотя старалась сделать вид, что занята чем-нибудь. Потом однажды он оперся о дверь конюшни, просто наблюдая, как она работала. Это было жаркое летнее утро, и на Клаудии была майка и бриджи для верховой езды, и ничего больше под ними. Она чувствовала с удовольствием, что он смотрит на ее грудь, стараясь проникнуть взглядом под майку. Положив кисть, она встала с колен и развернулась к нему, подняв руки вверх так, чтобы он мог видеть ее грудь сквозь тонкую рубашку, пока она делала вид, что приводит в порядок прическу. Его глаза блуждали по ее телу, а затем, с язвительным смехом, он пошел вразвалку в конюшню и расстегнул брюки. Она замерла и смотрела на него, затаив дыхание, а он все с той же улыбкой, выпустил сильную струю на свежую солому, устилавшую пол конюшни.

Это был самый эротический акт, какой она только могла вообразить, и чувствуя горячее, влажное возбуждение между ног, она инстинктивно запустила туда свои руки. Когда он покончил со своим занятием, он взглянул на нее – ее рука была зажата между ног, глаза прикованы к его плоти. С тем же понимающим взглядом он направился к Клаудии и встал напротив нее, даже не застегнувшись.