Сара Пинборо - В её глазах Страница 6

Следующая неделя – последняя в учебном году, на носу летние каникулы. Буду водить Адама в гости к друзьям и принимать его приятелей у нас, выкладывать из своей зарплаты бешеные деньги за то, чтобы он был присмотрен, пока я на работе, и ломать голову, чем бы таким интересным его занять, чтобы он не сидел, уткнувшись в айпад или в телефон и до одури играя в игры, в то время как я пытаюсь успеть все сразу, чувствуя себя при этом никудышной матерью. Хорошо хоть Адам – не ребенок, а подарок. С ним никогда не соскучишься, и, даже когда он скандалит, я люблю его так сильно, что сердце у меня готово разорваться от нежности.

«Адам – единственный мужчина в моей жизни, – думаю я, глядя на дверь кабинета Дэвида и лениво представляя, какие милые глупости он сейчас нашептывает в трубку своей жене. – Никого другого мне не надо».

7

Это здание во многом напоминает Адели дом. По крайней мере тот, каким он был прежде. Он тоже похож на остров, затерянный в океане окружающей земли. Интересно, кто-то из них – доктора, адвокаты ее покойных родителей или Дэвид – обратил на это внимание, прежде чем на долгие месяцы упечь ее сюда, в это заведение в глуши, в самом сердце Северного нагорья? Задумался ли хоть один из них, как мучительно ей будет возвращаться мыслями к дому, который навеки для нее потерян?

Он очень старый, этот дом, она не знает точно, сколько ему лет, но построен он из крепкого серого шотландского кирпича, которому нипочем разрушительное время. Видимо, кто-то передал его в дар трастовому фонду клиники Вестландз, а может, он принадлежит кому-то из членов правления, или еще что-нибудь в этом роде. Она не интересовалась этим вопросом, да и, по правде говоря, ей все равно. Она не может представить, чтобы в этом доме жила одна семья. В конце концов они использовали бы всего несколько комнат, как ее собственная семья в их доме. Большие мечты, маленькие люди. Кому нужен огромный дом? Чем его заполнять? Дом должен быть заполнен любовью, а в некоторых домах – включая и ее собственный, каким он был когда-то, – любовь теплится так слабо, что не хватает даже на то, чтобы их обогреть. В реабилитационном центре у всех этих комнат по крайней мере есть смысл. Она усилием воли отгоняет воспоминания о том, как девчонкой сломя голову носилась по коридорам и лестницам, играя в прятки и заливаясь смехом, практически предоставленная самой себе. Лучше уж думать, что их дом просто был слишком большим. Лучше утешаться воображаемой правдой, чем страдать от реальных воспоминаний.

Прошло уже три недели, а она по-прежнему словно в тумане. Все твердят ей, что необходимо прожить свое горе. Но она здесь не для этого. Она должна спать. А она не хочет. Перед тем как ее отправили сюда, она на протяжении многих дней и ночей накачивалась кофе, «Редбуллом» и прочими всевозможными стимуляторами, лишь бы только не спать. Они заявили, что для человека, который только что потерял родителей, она «ведет себя ненормально». И отказ от сна – это было еще самое малое. Интересно, откуда они взяли, какое поведение в подобных обстоятельствах нормально, а какое нет? Кто провозгласил их экспертами в этом вопросе? И да, они хотели, чтобы она спала. Но как она может все объяснить?

Сон – это освобождение, обернувшееся против нее самой, змея, исподтишка жалящая в темноте.

Ее, надо полагать, поместили сюда ради ее же собственного блага, и тем не менее ее до сих пор не отпускает ощущение предательства. Она согласилась поехать лишь потому, что этого хотел Дэвид. Она терпеть не может, когда он волнуется, и этот месяц – это самая малая жертва, на которую она может пойти ради него после всего, что он для нее сделал. Ее герой.

Она не делает ровным счетом никаких попыток вписаться, вопреки собственным заверениям, которые раздает Дэвиду и адвокатам. Честно посещает групповые занятия и дисциплинированно ходит на беседы – хотя там главным образом слушает – с психологами, несмотря на то что не вполне уверена в их профессионализме. Слишком уж тут все по-хипповски. Разводят тут сюси-пуси, как сказал бы папа. Этот подход не понравился ему, еще когда она впервые попала на лечение, много лет назад, и смириться с ним теперь значило бы разочаровать его. Она лично предпочла бы лечь в нормальную клинику, но ее адвокаты сочли это не лучшей идеей, и Дэвид тоже. Вестландз еще можно считать санаторием, если же станет известно, что ее упекли в психиатрическую лечебницу, это может плохо отразиться на бизнесе ее отца. Потому она здесь, одобрил бы это отец или нет.

После завтрака большинство здешних обитателей, или пациентов, или как там их можно назвать, отправляются на прогулку. День для прогулок самый что ни на есть подходящий: погода не слишком жаркая и не слишком прохладная, на небе ни облачка, воздух дышит свежестью, и на мгновение Адель подмывает присоединиться к ним и тоже прогуляться чуть поодаль от всех в одиночестве. Но при виде радостных лиц собравшихся на крыльце она передумывает. Она не заслуживает быть счастливой. Она была счастлива, и к чему это все привело? И потом, физическая деятельность утомит ее, а она не хочет спать ни секундой больше, чем это необходимо. Она и так слишком легко погружается в сон.

Она задерживается ровно настолько, чтобы увидеть разочарование на лице длинноволосого руководителя группы, Марка («Мы тут все обращаемся друг к другу по именам, Адель»), когда она отрицательно качает головой. Потом она разворачивается и, не обращая на них больше никакого внимания, идет за дом, к озеру.

Неторопливым шагом она преодолевает примерно половину пути и тут футах в двадцати видит его. Он сидит под деревом и плетет венок из ромашек. Она невольно улыбается, до того нелепое это зрелище: нескладный подросток в футболке с гиковским принтом и в джинсах – темные волосы упали на глаза, – с головой ушедший в занятие, за которым обычно можно застать исключительно маленьких девочек. И немедленно чувствует себя виноватой из-за этой улыбки. Она вообще не должна улыбаться. На мгновение она застывает в нерешительности, обдумывая, не пойти ли ей обратно, но тут он вскидывает глаза и замечает ее. Потом, немного помедлив, машет ей рукой. Теперь у нее нет другого выбора, кроме как подойти; впрочем, она не против. Он здесь единственный, кто ее интересует. Она слышала его по ночам. Его крики и бессвязное бормотание, лишенные всякого смысла. Грохот, когда он натыкается на предметы обстановки. Топот встревоженных медсестер, спешащих вернуть его обратно в постель. Знакомая история. Она отлично помнит все это сама. Ночные кошмары.

– Значит, тебе не особенно нравятся групповые сеансы объятий на болотах? – интересуется она.

Его лицо, кажется, состоит из сплошных углов, словно чужое, на вырост. Однако же он приблизительно ее ровесник, может, на год старше, лет восемнадцати, хотя на зубах у него все еще стоит железный частокол брекетов.

– Не-а. Ты, судя по всему, тоже не любительница?

Он слегка шепелявит.

Она качает головой, испытывая неловкость. С самого своего появления здесь она ни с кем не заводила вот таких ни к чему не обязывающих разговоров.

– Очень тебя понимаю. У меня нет ни малейшего желания приближаться к Марку. У него там в этом его хвосте, наверное, целый рассадник вшей. На прошлой неделе он три дня подряд ходил в одной и той же рубахе. Надо же быть таким неряхой.

Адель снова улыбается, но на этот раз не спешит согнать улыбку с лица. Она не планировала задерживаться, но неожиданно для себя самой обнаруживает, что уже сидит на траве рядом с ним.

– Ты – та самая девушка, которая рисует огонь, – произносит он утвердительно. – Я видел тебя на занятиях арт-терапией.

Он устремляет на нее взгляд, и у нее мелькает мысль, что глаза у него еще более ярко-синие, чем у Дэвида. Впрочем, может быть, так просто кажется, потому что кожа у него очень бледная, а волосы почти черные. Он вплетает в венок очередную ромашку.

– Я тут подумал. Может, тебе лучше рисовать воду? Это могло бы иметь лучший терапевтический эффект. Тогда можно было бы сказать им, что огонь на твоих рисунках символизирует твое горе и то, что случилось, а вода – твое избавление от этого. Как будто бы ты смываешь все это с себя.

Он говорит торопливо, почти тараторит. Видимо, мозг у него работает очень быстро. Ее же собственные мысли кажутся ей больше похожими на патоку.

– Зачем мне все это надо? – недоумевает она.

У нее не получается представить, как она смывает все это с себя.

– Чтобы они отвязались от тебя с требованием открыться. – Он ухмыляется и подмигивает ей. – Подбрось им что-нибудь, и они оставят тебя в покое.

– А ты, похоже, большой спец в этих делах.

– Я уже бывал в подобных местах. Так, давай-ка сюда руку.

Она послушно протягивает ему руку, и он надевает ей на запястье ромашковый браслет. Он кажется совершенно невесомым, не то что подарок Дэвида – массивные часы, которые оттягивают ей запястье другой руки. Это выглядит так трогательно, что на долю секунды она забывает о своих страхах и угрызениях совести.