Фиона Макинтош - Лавандовое поле надежды Страница 6

– Ты в самом деле думаешь, что гестапо успокоилось? Под Парижем уже действуют пять лагерей. В прошлом году за попытку бунта там казнили сорок человек. Фашисты презирают нас, хотят, чтобы нас не стало. И я имею в виду – не просто в Париже или даже Провансе. Они хотят стереть нас с лица земли. – Голос отца дрогнул. – Нас будут преследовать везде, на севере и на юге. Бежать некуда. Поверь, мой мальчик, я пытался. Я, Якоб Боне, даже подкупом не сумел добыть моим дочерям безопасный выезд из Европы. Двери Франции закрыты, а наш так называемый глава правительства радостно выбросил ключ. Лаваль столь ревностно прислуживает тоталитарному нацистскому режиму, что в результате все евреи будут загнаны в лагеря вроде Дранси.

Люк не хотел спрашивать, вопрос сам собой слетел с его губ:

– Но ради чего?

– Ради главного, – пробормотал отец, крепче стискивая черенок трубки. – Я слышал, что планируется серия массовых арестов в Париже – уже на следующей неделе. Опасность грозит всем – не пощадят ни одного еврея. Сперва арестовывали только цыган и иностранцев, но это была лишь дымовая завеса. Франция уже начала отсылать евреев на восток в рабочие лагеря, и ходят слухи, что всех, не способных послужить немецкой военной машине, просто-напросто убьют. – Старик поднял голову и пронзил Люка яростным взором. – Кроме тебя.

– Меня? – От удивления у Люка сорвался голос. – Да, я, как земледелец, конечно, могу считаться ценным работником, но…

Якоб презрительно фыркнул:

– Я не о том…

Однако фразу не закончил, лишь тяжело вздохнул.

В Люке нарастала досада.

– Папа, это все просто слухи. Праздные языки не дремлют. Ну какой смысл в таком всеобщем уничтожении, о котором ты говоришь?

Якоб посмотрел на сына как на полного болвана.

– Смысл? Очистить Европу от евреев, само собой. Я знаю, что некоторых уже вывезли из Дранси в Польшу, в какое-то место под названием Аушвиц-Биркенау.

– Еще один рабочий лагерь?

– В первую очередь это лагерь смерти. – Якоб поднял руку, предотвращая очередную реплику Люка. – Всего две недели назад я читал статью из «Телеграф» – ее провезли в Париж контрабандой – про массовые убийства евреев в Аушвице. «Телеграф» – солидная английская газета, а польское подполье прислало эти новости в Лондон изгнанному польскому правительству. Нацисты убивают евреев систематически, десятками тысяч. Они начнут со стариков, больных, слишком юных и слабых; сильные и молодые будут работать на износ, а потом их всех тоже уничтожат.

К горлу Люка подкатила горечь.

– Папа, хватит!

– Не отмахивайся! Это не слухи. Это факт. Геноцид идет полным ходом.

Отец и сын молча смотрели друг на друга – Якоб, полный отчаяния, и Люк, в котором бурлила ненависть к постигшей его народ злой судьбе.

– Якоб? – послышался новый голос.

– А, Вольф! – Якоб с улыбкой повернулся навстречу показавшемуся из-за гребня холма старому другу.

Внешне Вольф являл собой полную противоположность Якобу: высокий, крепко сбитый, одна нога чуть короче другой. Вязаный жилет туго обтягивал внушительное брюшко, из-под неизменной соломенной шляпы торчали изрядно поредевшие волосы, некогда отливавшие рыжиной. Как и Якоб, Вольф носил отглаженную рубашку, успевшую помяться к концу дня, и галстук с ослабленным узлом. Верхняя пуговица на рубашке была расстегнута. После подъема на холм старик тяжело отдувался, однако приветствовал отца и сына широкой улыбкой.

– Силы небесные, Якоб! Это и вправду ты? – прохрипел Вольф, подойдя.

– Я, я, – отозвался Якоб, с усилием поднимаясь на ноги. – Ну-ка, дай обниму тебя как следует.

Друзья обнялись, затем отодвинулись и замерли, разглядывая друг друга. Вольф нависал над хрупким Якобом, его глаза блестели от наплыва чувств.

– Да, годы берут свое, – признал он, явственно потрясенный увиденным. – Берегись, как к вечеру поднимется ветерок – тебя ж, того и гляди, просто сдует.

– О себе лучше позаботься, старина! – проворчал Якоб с нескрываемой нежностью.

Вольф поцеловал его в щеку.

– Как же приятно тебя видеть!

– Я гадал, доберемся ли мы сюда в целости и сохранности.

– С девочками все хорошо?

Якоб кивнул:

– Пока да, Вольф, пока да.

Люк помог им усесться рядом друг с другом.

Вольф оглядел его с головы до ног.

– Как ты, мой мальчик? Alles ist gut?

– Не хочу я говорить по-немецки! – огрызнулся Люк. – И слова больше на нем не скажу!

– А ну послушай меня! Умение говорить по-немецки может спасти тебе жизнь! – Якоб повернулся к Вольфу. – Он упражнялся?

– Упражнялся? Да Люк теперь даже ругается как настоящий немец!

Отец нахмурился.

– И где только набрался?

– Он нередко спускается вниз, в Апт.

– Я там никаких солдат не видел.

– Они то приходят, то уходят, – пояснил Вольф. – Вообще-то, по понятным причинам, солдаты предпочитают Л’Иль-сюр-ла-Сорг.

Люк не бывал в Л’Иль-сюр-ла-Сорг с довоенных времен, но с детства, с семейных поездок туда, помнил, как красив этот городок. Он получил название в честь живописной реки Сорг, прохладные говорливые воды которой питали знаменитый родник, по праздникам привлекавший местных богачей. Теперь город заполонили шумные немецкие пьянчуги.

Одним небесам ведомо, как Якоб сумел провезти семью на юг, ни разу не наткнувшись на солдат, да и вообще где он достал бензин – Люк не решался спрашивать. Даже в этом глухом углу, так далеко от Парижа, он знал, сколь нелегко выбраться из оккупированной зоны. Без сомнения, деньги все же не окончательно утратили прежний вес.

– Ты разговаривал прямо с самими немецкими солдатами? – спросил Вольф.

Люк пожал плечами.

– Я в основном слушаю. А если говорю, то подмешиваю французские слова, чтобы звучало неуклюже, как у всех местных.

– Хорошо, – кивнул отец. – Никогда не представлялся? Никто из них не знает твоего имени?

Люк все больше дивился столь пристальному допросу.

– Да нет. Вот уж не питаю желания водить дружбу с немецкой солдатней. А почему ты спрашиваешь?

– Пытаюсь спасти тебе жизнь, – отозвался отец.

Люк опустил взгляд.

Сумерки сгущались, потихоньку подкрадывалась настоящая тьма, и в деревне внизу начали зажигаться огоньки. Чуть дальше на фоне ночного бархата неба раскинулся звездной пылью городок Апт. Если не считать обязательной военной службы, Люк никогда не покидал любимый край; в отличие от многих других парней, он не воспылал жаждой странствий, а напротив, проникся еще более пылкой любовью к родным лавандовым полям.

– Не волнуйся за меня, папа. Давай лучше вместе позаботимся о маме, Сабе и девочках.

Однако от следующих слов отца повеяло таким могильным холодом, что сперва Люк даже не понял, о чем речь.