Линда Ховард - Ложь во спасение Страница 7

Он лежал все в том же положении, как и вчера вечером; приборы все так же спокойно жужжали и подавали звуковые сигналы, и жидкости все так же капали в вены через иглы. Сильный запах больничного антисептика обжигал нос, и внезапно она задалась вопросом, ощущает ли он, хоть краешком сознания, этот запах. И может ли слышать разговоры, хотя и не способен ответить?

Она подошла к кровати и коснулась его руки, как в прошлый вечер. Жар его кожи покалывал кончики пальцев, несмотря на прохладу регулируемой температуры. Многочисленные, как у мумии, повязки скрыли индивидуальность, и губы были такими раздутыми, что больше походили на карикатуру, чем на губы мужчины, которого она когда-то целовала, любила, вышла замуж, боролась с ним, и, наконец, развелась. Только горячая кожа обнаженной руки делала его настоящим.

Он чувствует что-нибудь? Ощущает ее прикосновение?

— Стив? — дрожащим голосом прошептала она.

Почти забавно: разговаривать с неподвижной мумией, понимая, что он, вероятно, в настолько глубокой коме, что ничего не осознает, и, даже если каким-то чудом смог услышать ее, все равно не способен ответить. Но даже зная все это, что-то внутри заставило ее попробовать.

— Я… это Джей.

Иногда он называл ее птичка-Джей, а когда действительно хотел уколоть — Джанет Джин. Ее прозвище прижилось, когда она была очень маленьким ребенком. Родители назвали ее Джанет Джин, но старший брат Уилсон сократил имя до Джи Джи, что, естественно, превратилось в Джей. К тому времени, когда она пошла в школу, ее именем безвозвратно стало Джей.

— Тебя ранило, — сказала она Стиву, все еще поглаживая его руку. — Но с тобой все будет в порядке. Обе ноги сломаны, они в гипсе. Именно поэтому ты не можешь ими двигать. В горло вставлена трубка, которая помогает тебе дышать, и именно поэтому ты не можешь говорить. Ты ничего не видишь, потому что на глазах повязки. Не волнуйся ни о чем. О тебе здесь очень хорошо заботятся.

Это на самом деле ложь, что он будет в порядке? Она просто не знала, что еще сказать ему. Если вдруг он может слышать, она должна его обнадежить и не давать еще каких-то поводов для беспокойства.

Откашлявшись, она начала рассказывать ему о том, чем занималась последние пять лет, начиная с развода. Она даже призналась в том, что ее уволили, и как сильно ей хотелось ударить Фаррела Уордлоу прямо в нос. Как сильно до сих пор хочется ударить его кулаком по носу.

Голос был спокойным и бесконечно нежным. Он не понимал ни слова, потому что бессознательность все еще окутывала рассудок слоями тьмы, но он слышал голос, ощущал, как что-то теплое касалось кожи. Это заставило его почувствовать себя менее одиноким — крошечное слабое прикосновение.

Что-то сильное и жизненно важное в нем сосредоточилось на этом прикосновении, стремилось к нему, выдергивая из мрака, хотя он уже ощущал монстров с клыками, которые ждали его, ждали, чтобы рвать его плоть горячими ножами и звериными зубами. Он должен вынести все это, прежде чем сможет добраться до голоса, а он очень слаб. Он не сможет сделать этого. И все же голос обращался к нему и тянул, как магнит, поднимая из абсолютной бесчувственности, захватившей тело.

— Я помню куклу, которую мне подарили на Рождество, когда мне было четыре года, — сказала Джей, продолжая автоматически разговаривать с ним. Голос стал низким и мечтательным. — Она была мягкая и гибкая, как настоящий ребенок, у нее были вьющиеся каштановые волосы и большие карие глаза, ресницы длиной в пару сантиметров, которые закрывались, когда я укладывала ее спать. Я назвала ее Крисси, она была моим самым лучшим другом во всем мире. Я везде таскала ее с собой, пока она не стала настолько оборванной, что напоминала миниатюрную нищенку. Я спала с ней, сажала рядом с собой на стул, когда ела; на своем трехколесном велосипеде я проезжала мили и мили вокруг дома, держа ее перед собой. Потом я начала расти и потеряла интерес к Крисси. Я положила ее на полку с другими куклами и забыла о ней. Но в первый раз, когда увидела тебя, Стив, то подумала: «У него глаза Крисси». Именно такие глаза я обычно называла карими, когда была маленькой и не очень разбиралась в цветах. У тебя глаза Крисси.

Его дыхание, казалось, стало медленнее и глубже. Она сомневалась, но подумала, что ритм движения грудной клетки стал другим. Воздух со свистом вырывался через трубку в горле. Пальцы Джей мягко погладили его руку, поддерживая легкий контакт, хотя что-то в ней по-настоящему болело от прикосновения к его коже.

— Я уже несколько раз сказала тебе, что у тебя глаза Крисси, но не думаю, что тебе хотелось бы этого. — Она засмеялась, звук согрел комнату, заполненную безликим жужжанием аппаратов. — Ты всегда так отстаивал свой образ мачо. Беззаботный авантюрист не должен иметь глаз Крисси, правда?

Внезапно его рука дернулась, это движение так поразило ее, что она отдернула свою руку, лицо побледнело. Если не считать дыхания, это первый раз, когда он пошевелился, хотя она и понимала, что это, вероятно, бессознательная мышечная судорога. Взгляд взлетел к его лицу, но там ничего нельзя было увидеть. Повязки закрывали верхние две трети головы, разбитые губы оставались неподвижными. Джей медленно потянулась и снова коснулась его руки, но он не отреагировал. Она возобновила разговор с ним, говоря всякий вздор, вытаскивая воспоминания детства.

Фрэнк Пэйн тихо открыл дверь и остановился как вкопанный, слушая ее низкие бормотания. Джей все еще стояла рядом с кроватью; черт, скорей всего, она ни на сантиметр не отходила от мужчины и находилась здесь — он взглянул на часы — почти три часа. Понятно, если бы она была женой этого парня, но она бывшая жена, и именно она закончила их брак. И все же она стояла там, все внимание сосредоточено на нем, как будто она изо всех сил старалась помочь ему поправиться.

— Как насчет небольшой чашечки кофе? — мягко спросил Пэйн, не желая напугать женщину, но ее голова все равно дернулась, глаза расширились.

Потом она улыбнулась.

— Звучит заманчиво.

Джей отошла от кровати, затем остановилась и оглянулась назад, хмуро сдвинув брови.

— Крайне неприятно оставлять его в одиночестве. Если он вообще что-нибудь понимает, должно быть, просто ужасно лежать здесь, пойманным в ловушку боли, не зная почему и думая, что совсем один.

— Он ничего не осознает, — заверил ее Пэйн ее, желая, чтобы все было по-другому. — Он в коме, и прямо сейчас для него лучше, чтобы он там и оставался.

— Да, — согласилась Джей, зная, что он прав.

Если бы Стив сейчас пришел в сознание, то испытывал бы ужасную боль.

Тот первый слабый проблеск сознания исчез; теплый голос ушел и оставил его без руководства. Без этого голоса, который вел его, он погрузился назад — во мрак, в небытие.