Трейси Гузман - Райская птичка Страница 7

Поднялся ветер. Большая стая скворцов затянула небо темной тучей, наполняя воздух пронзительным гомоном, похожим на скрип ржавых ворот. Надвигалась новая буря, и если она не поторопится, то промокнет насквозь, хотя дорога назад занимает не больше пяти минут. Войдя, Элис оставила дверь приоткрытой и стала тихо звать Томаса по имени. Но ответа не было. «Работа», к которой спешил приступить Томас, скорее всего, означала сон, подумала Элис, увидев его пустой бокал. Она поспешила в гостиную. Двери, ведущие в другие комнаты, были закрыты, и все было тихо. Сам дом как будто перестал дышать, его скрипы и шорохи исчезли, несмотря на ветер снаружи. В меловой пыли на полу по-прежнему виднелись отпечатки ног Томаса, точно следы привидения, бродившего вокруг мольберта.

Вдруг в комнату ворвался сквозняк, и сложенные на мольберте рисунки взмыли в воздух. Почему она не догадалась закрыть дверь? Элис начала поднимать листы, намереваясь вернуть их на место, пока Томас не заметил, но замерла при виде первого, которого коснулась ее рука. Это был рисунок цветными карандашами. У нее перехватило дыхание, кожа сделалась липкой. Она повалилась на колени, не в силах дышать.

Даже не глядя на лицо, она бы определила, что это Натали. На диване, так изящно и небрежно, лежали руки и ноги ее сестры; под коленкой белел тонкий шрам, который остался у той после неудачного катания на лыжах два года назад. Эта густая, непослушная масса, похожая на карамелизованный песок, этот длинный локон, накрученный на палец, – волосы Натали. Ряд крошечных жемчужин, мерцавших на ее шее, – ожерелье, которое досталось ей в подарок от последнего парня. Линия загара, бегущая по склону ее грудей, маленький завиток пупка, бледная кожа, туго натянутая между тазовыми костями, вся ее сокровенная розовая плоть. И, перечеркивая всякую надежду или робкое сомнение, – искушенная улыбка Натали.

Глава вторая

Выбравшись из такси, Финч схватился за пояс непромокаемого пальто и попытался рукой защитить непокрытую голову от октябрьского дождя. Он двумя шагами перемахнул тротуар и взобрался по крутой лестнице, стараясь держаться подальше от мусора и вони, сочившейся по обе стороны от него, но попадая прямо в лужи, которые образовались по центру ступеней. Глядя вслед удалявшемуся такси, он чувствовал, как влага пропитывает носки. Приехали. Мелькнула мысль позвонить в автомобильную службу и вернуться домой, в теплый, светлый, опрятный особнячок на Проспект Хайтс, где, благодаря его дочери, холодильник будет напичкан здоровой, хоть и неинтересной едой. «У тебя давление, – говорила она. – У тебя сердце. У тебя колени». «И как же чернослив поможет моим коленям?» – вопрошал он, соображая тем временем, не забыл ли припрятать свою курительную трубку. Она просто пожимала плечами и улыбалась, и в этой улыбке Финчу на кратчайший миг мерещился рот жены и весь его идеальный мир, каким он когда-то был.

Пять лет назад, когда он подыскивал для Томаса жилье, Вильямсбург переживал, как выразился улыбчивый агент по продаже недвижимости, переходной период. Финч рассматривал это как удачную инвестицию, оптимистично полагая, что переход произойдет к лучшему, однако облагороженным этому дальнему южному уголку предстояло сделаться еще нескоро. Он всмотрелся в грязное, треснувшее оконное стекло. Набухшая от дождя парадная дверь не поддалась, а когда он набрал на домофоне 7А, как всегда, последовала комическая интерлюдия, в которой «дзынь» и «дзылынь» не могли договориться между собой. Финч несколько раз нетерпеливо подергал дверь лифта, но всякий раз умудрялся поворачивать ручку именно в тот момент, когда замок вновь закрывался. Предприняв три неудачные попытки и вдоволь начертыхавшись себе под нос, он повернулся и пошел к лестнице.

Финч осилил пять этажей, потом сел на ступеньку и потер нывшие колени. Эти надоедливые сбои в механизме повторялись с изумительной регулярностью. Голова болела, то ли от чувства вины, то ли от гнева, – Финч сам не разбирал. Он знал одно: ему не нравилось, когда его вызывали. Было время, когда он мог записать этот визит на счет дружеской заботы, хотя слово «дружба» всегда было преувеличением в их случае. Впрочем, он уже давно перестал искать объяснения и воспринимал мир таким, каков он есть. Временами он был полезен Томасу, временами не очень. Просто и ясно.

Жене бы не понравилось, что он пришел сюда. Клэр могла бы даже удивить его, озвучив слова, которые много лет держала при себе. Хорошего понемножку, Денни. Она была бы права. Даже изысканный похоронный венок, который Томас прислал в церковь, – Финча грыз невольный вопрос, заплатил ли он и за это проявление его щедрости, – не умиротворил бы Клэр. Его самого он тоже не особенно утешил. Томас (или то, что было связано с Томасом) поглотил чересчур много часов, которые он мог бы провести с ней, чтобы их уравновесила дорогая до неприличия композиция из орхидей. Волна горя захлестнула Финча, утрата раздавила его. Одиннадцать месяцев не такой долгий срок – он до сих пор находил в письменном ящике запоздалые открытки с соболезнованиями – но время будто расширилось и замедлилось. Его дни раздулись от монотонности часов и сбились гигантскими грудами впереди и позади, равно – использованные и новые.

Финч неуверенно поднялся на ноги и схватился за лестничные перила, напоминая себе, что следует быть благодарным за этот повод отвлечься. А иначе вышел бы он из дома сегодня? На этой неделе? Гораздо вероятнее, забаррикадировался бы у себя в особняке, окруженный диссертациями и экзаменационными работами, слушал бы вполуха «Фантазию на тему Таллиса» Воана-Уильямса и позволял бы острому красному карандашу свободно парить над поверхностью листа. Текст плыл бы у него перед глазами, он терял бы всякий интерес к мысли, которую силился выразить его студент, и предавался сантиментам, а потом сну, то поникая головой на грудь, то вздрагивая и просыпаясь.

Даже скромные радости преподавания могут скоро оказаться для него недоступными. Декан Гамильтон настоятельно советовал ему уйти в творческий отпуск в начале нового семестра в будущем году. Совет, о котором Финч предпочел не рассказывать ни дочери, ни кому-либо другому.

– Пусть пройдет время, Деннис, – сказал ему Гамильтон, с улыбкой засовывая в блестящую спортивную сумку защитные очки для ракетбола. От Финча потребовалась вся его сила воли, чтобы не задушить декана. Время. Этого проклятого времени было слишком много. Ах, если бы он мог заставить его исчезнуть.