Александр Дюма - Полина Страница 7

Рана оказалась в правом боку; пуля прошла между двумя ребрами и прострелила сердце, так что смерть последовала в то же мгновение. Все это было такой странной тайной, что я начал теряться, не зная, что подумать и кого подозревать. Единственное, в чем я был абсолютно уверен, — это то, что убитая женщина — не Полина, что граф почему-то объявил свою жену мертвой, но под именем графини собирается похоронить другую.

Не знаю, был ли я полезен во время всей этой хирургической операции, не знаю даже, что подписал под протоколом; к счастью, доктор Дива, желая, без сомнения, показать свое преимущество перед учеником и превосходство провинции над Парижем, взял на себя весь труд, и от меня потребовалась только подпись. Операция продолжалась около двух часов; потом мы прошли в столовую, в которой была приготовлена закуска. Спутники мои сели за стол, а я прислонился головой к окну, выходившему на двор. Я простоял так около четверти часа, когда человек, покрытый пылью, быстро въехал верхом во двор, бросил лошадь, не беспокоясь, будет ли кто оберегать ее, и взбежал на крыльцо. Я изумлялся все более и более! Я узнал его несмотря на то, что моя встреча с ним произошла в темноте и была короткой: но это был тот человек, которого я видел ночью выходящим из подземелья; это был человек в голубых панталонах, с заступом и охотничьим ножом. Я подозвал к себе слугу и спросил имя приехавшего. "Это господин наш, — отвечал он, — граф Безеваль, возвратившийся из Кана, куда он ездил за позволением перевезти тело". Я спросил еще, когда он должен отправляться в Париж? "Сегодня вечером, — сказал слуга, — потому что фургон, который повезет тело графини, уже готов, и почтовые лошади потребованы к пяти часам". Выходя из столовой, мы услышали стук молотка: это столяр уже заколачивал гроб. Все делалось правильно, но, как ты видишь, слишком поспешно.

Я возвратился в Див, в три часа был в Пон-л’Евеке, а в четыре в Трувиле.

Я решил исполнить свое намерение в ту же ночь и, если мои старания окажутся напрасными, объявить обо всем на следующий день, передав дело полиции.

Приехав, я сразу занялся наймом новой лодки; но на этот раз два человека должны были провожать меня; потом я вошел в свою комнату, взял пару превосходных двуствольных пистолетов и заткнул их за дорожный пояс, на котором висел к тому же охотничий нож; я застегнулся, чтобы скрыть от хозяйки эти страшные приготовления, велел перенести в лодку заступ и лом, и сел в нее с ружьем, объявив, что еду поохотиться.

На этот раз ветер был попутный; менее чем через три часа мы очутились в устье Орна. Приехав туда, я приказал своим матросам подождать до тех пор, пока наступит ночь; потом, когда стало темно, направился к берегу и причалил.

Затем отдал своим людям последние наставления, состоявшие в том, чтобы ожидать меня в ущелье скалы, спать поочередно и быть готовыми отправиться по первому моему сигналу. Если бы я не возвратился к утру, они должны были ехать в Трувиль и вручить мэру запечатанный конверт. Это было письмо с изложением подробностей предпринятой мной поездки и сведения, при помощи которых можно было найти меня живого или мертвого. Затем я повесил через плечо ружье, взял лом и заступ, огниво, чтобы высечь огонь в случае необходимости, и попытался отыскать ту же самую дорогу, по которой шел во время первого приключения. Найдя ее, перешел гору, и в свете первых лучей всходившей луны я увидел развалины старинного аббатства; миновав паперть, я, как и прежде, очутился в часовне.

И на этот раз мое сердце сильно билось, но от ожидания, а не от ужаса. У меня было достаточно времени, чтобы утвердиться в своем намерении; но это не был мгновенный порыв инстинктивной храбрости, нет, напротив, я был полон благоразумной, но твердой решимости, к которой пришел путем глубокого нравственного размышления.

Придя к столбу, у которого я тогда спал, я остановился, чтобы оглядеться. Все было тихо, не слышалось никакого шума, кроме вечного гула, который кажется шумным дыханием океана; я решил действовать последовательно и сначала поискать в том месте, где граф Безеваль — я был убежден, что это он, — закопал предмет, который я не мог разглядеть. Итак, я оставил лом и факел у столба, вооружился ружьем, чтобы быть готовым защищаться в случае нападения, прошел коридор с мрачными сводами и у одной из колонн нашел заступ. Потом, после минуты неподвижности и молчания, убедившей меня, что я один, направился к тайнику, поднял камень, как это сделал граф, и заметил недавно вскопанную землю. Я положил ружье, копнул заступом и, увидев как в рыхлой земле блеснул ключ, взял его; потом зарыл ямку, положил на нее камень, поднял свое ружье, поставил лопату там, где нашел ее, и остановился на минуту в самом темном месте, чтобы привести в порядок свои мысли.

По всему было видно, что этим ключом отпиралась дверь, из которой, как я видел, вышел граф, и потому, не нуждаясь в ломе, я спрятал его за столбом и взял только факел. Подойдя к двери, находящейся под сводами, и спустившись к ней по трем ступеням, я примерил ключ к замку — он подошел; при втором повороте замок отперся, и я хотел закрыть за собой дверь, как вдруг подумал, что какой-нибудь случай может помешать мне снова открыть ее ключом, когда я буду возвращаться. Я сходил за ломом, спрятал его в самом далеком уголке между четвертой и пятой ступенями, потом запер за собой дверь; тогда, очутившись в темноте, зажег факел, и подземелье осветилось.

Я увидел коридор, имевший не более пяти или шести футов в ширину: стены и свод были каменными; лестница в двадцать ступеней вилась передо мной, — спустившись по ней, я продолжал идти по наклонному коридору, все более углублявшемуся в землю, и, наконец, увидел в нескольких шагах впереди еще одну дверь, подойдя к которой я приложил ухо к дубовым доскам и послушал, но за ней было тихо. Тогда я попробовал открыть ключом: ключ подошел, и дверь открылась, как и первая. Я вошел, не запирая ее за собой, и очутился в подземелье, где прежде погребали настоятелей аббатства: простых монахов хоронили на кладбище.

Там я постоял минуту. Видно по всему, что я приближался к цели своего путешествия. Я твердо решил исполнить свое намерение; однако, — продолжал Альфред, — ты легко поймешь, что подземелье произвело на меня огромное впечатление. Я положил руку на лоб, покрытый потом, и остановился, чтобы прийти в себя. Что найду я? Несомненно, какой-нибудь надгробный камень, положенный не более трех дней назад… Вдруг я вздрогнул. Мне послышался стон.

Этот звук пробудил всю мою храбрость, и я быстро пошел вперед. Но откуда донесся этот стон? Осматриваясь вокруг, я снова его услышал и бросился в ту сторону, откуда шел звук, рассматривая каждую нишу, но ничего не видя, кроме надгробных камней с именами почивших под ними. Наконец, придя к самому отдаленному, я заметил в углу за решеткой женщину, сидевшую со сложенными руками, закрытыми глазами и спутанными волосами, падающими на лицо. Подле нее на камне лежало письмо, погасшая лампа и пустой стакан.