Дорогая мамуля - Робертс Нора Страница 7

– И почему же ты так себя повела?

Поскольку выбор у нее был невелик – либо выпить проклятый коктейль, либо терпеть, пока Рорк силой вольет коктейль ей в глотку, – Ева осушила стакан в три глотка.

– Когда мы вернулись в управление, в кабинете меня ждала женщина. Я ее не сразу узнала. Не сразу. – Ева отставила пустой стакан. – Она сказала, что она моя мать. Она не моя мать, – торопливо добавила Ева. – Она не моя мать, и я это знала, но когда она так сказала… В общем, она уложила меня на лопатки. Возраст, пожалуй, подходит, и было в ней что-то смутно знакомое, поэтому она меня так сильно достала.

Рорк взял ее руку и крепко сжал.

– Кто же она?

– Ее имя Ломбард. Труди Ломбард. Когда они… Когда меня выписали из больницы в Далласе, я оказалась под опекой государства. Попала в систему. Без метрики, без памяти, одни сплошные травмы и сексуальное насилие. Теперь-то я знаю, как это работает, но тогда я не понимала, что происходит, не знала, что будет дальше. Он говорил мне – ну, раньше, папаша мой, – он говорил мне, если меня возьмут копы или социальные работники, они посадят меня в яму и запрут в темноте. Они не сажали меня в яму, но…

– Иногда они помещают тебя в такое место, где ничуть не лучше.

– Точно. – «Он знает, – подумала Ева. – Он поймет». – Какое-то время я пробыла в государственном детском доме. Не знаю, сколько, может, несколько недель. Все как-то смутно. Наверно, они искали родителей или опекунов, пытались проследить, откуда я родом и что случилось. А потом меня отдали в приемный дом. Считалось, что это поможет мне влиться в общий поток. Они отдали меня этой Ломбард. Где-то в Восточном Техасе. У нее был свой дом и сын на пару лет старше меня.

– Она причинила тебе боль.

Это был не вопрос. Об этом он тоже догадался, он сразу все понял.

– Она меня никогда не била, не то, что он. Никогда не оставляла следов.

Рорк выругался тихо, но свирепо, и это помогло Еве расслабиться куда лучше, чем успокоительный коктейль.

– Да, гораздо проще справиться с прямым ударом, чем с утонченными мучениями. Они не знали, что со мной делать. – Ева снова досадливым жестом убрала со лба мокрые волосы, и на этот раз ее пальцы не дрожали. – Я ничего им не говорила. Я не могла ничего сказать. Они, наверно, решили, что из-за изнасилования мне будет лучше в доме, где нет мужчины, главы семейства.

Рорк ничего не сказал, просто притянул ее к себе и коснулся губами ее виска.

– Она никогда на меня не кричала и никогда меня не била… Ну, разве что шлепала, да и то редко. Она следила, чтобы я была умыта, чтобы у меня была приличная одежда. Теперь-то я понимаю, что это за патология, но тогда мне же не было еще девяти! Когда она говорила мне, что я грязная, и заставляла меня мыться в холодной воде утром и вечером, я не понимала. У нее вечно был такой удрученный, такой разочарованный вид. Она запирала меня в темноте и говорила, что хочет лишь одного – научить меня вести себя хорошо. Каждый день она меня за что-нибудь наказывала. Если я не съедала все, что лежало на тарелке, или если я ела слишком быстро или слишком медленно, мне приходилось чистить кухню зубной щеткой. Что-то в этом роде.

«У меня пунктик насчет чистоты в кухне».

– Она не держала прислуги. У нее была я, Я всегда все делала слишком медленно, я была слишком глупа, слишком неблагодарна, слишком еще что-нибудь. Она говорила мне, что я ничтожество или что я порочна. И она всегда говорила таким тихим, участливым голосом, а на лице у нее было такое недоумевающее и разочарованное выражение. Мол, она так старается, а я по-прежнему ничто. Меньше, чем ничто.

– Она не должна была пройти проверку.

– Такое случается. Бывают и похуже ее. Мне повезло, что не было хуже. У меня бывали кошмары. В то время мне чуть ли не каждую ночь снились кошмары. А она… О боже, она приходила ко мне в комнату и говорила, что я никогда не поправлюсь, не вырасту большой и сильной, если не буду крепко спать по ночам.

Напомнив себе, что теперь у нее есть Рорк, Ева уцепилась за его руку, чтобы приковать себя к настоящему, пока ее мысли погружались в прошлое.

– Она выключала свет и запирала дверь. Запирала меня в темноте. Если я плакала, было только хуже. Она говорила, что меня заберут обратно, запрут в палате для умалишенных. Вот что они делают с девочками, которые плохо себя ведут. И Бобби, ее сын… Она использовала меня против него и его против меня. Она ему говорила: вот посмотри на нее и запомни, что бывает с плохими детьми, когда у них нет настоящей матери и никто их не воспитывает.

Теперь Рорк обнял ее, начал гладить по волосам.

– А проверки условий твоей жизни у приемной матери были?

– Да, конечно. – Ева смахнула слезу. Слезы были бесполезны: и тогда, и сейчас. – На первый взгляд все выглядело нормально. Чистый дом, красивый двор. У меня была своя комната, одежда. Что я могла им сказать, этим социальным работникам? Она говорила, что я порочна. Мне снились кошмары, где я вся тонула в крови, значит, я была порочна. Когда она говорила мне, что кто-то делал со мной нехорошее, а потом бросил, как мусор, потому что я плохая, я ей верила.

– Ева! – Рорк взял ее за обе руки и поднес их к губам. Ему хотелось обнять ее, укрыть, хотелось обнимать ее и не отпускать, пока не уйдут безвозвратно все страшные воспоминания. – Знаешь, что ты такое? Ты – чудо.

– Она была злобной садисткой, самой настоящей хищницей. Теперь я это понимаю, – сказала Ева с глубоким вздохом. – Но тогда я знала только одно: я зависела от нее. И я сбежала. Но это был маленький городок, не Даллас, и они меня нашли. Когда я сбежала во второй раз, я лучше подготовилась и успела добраться до Оклахомы, прежде чем меня нашли. А когда они нашли меня, я стала драться.

– Вот и правильно сделала.

Он проговорил это с таким неповторимым сочетанием гордости и гнева в голосе, что Ева невольно засмеялась.

– Расквасила нос одному из социальных работников, – продолжала Ева и вдруг поняла, что это приятное воспоминание. – Кончилось тем, что я отбыла срок в колонии для несовершеннолетних, но это было лучше, чем у нее. Я это забыла, Рорк. Я сознательно выкинула это из памяти. И вдруг она сидит у меня в кабинете. И меня опять охватила паника.

«Лучше бы она расквасила нос треклятой Труди Ломбард, – подумал Рорк. – Поквиталась бы хоть отчасти. Почувствовала бы себя лучше».

– Она больше никогда не причинит тебе боли.

Теперь Ева посмотрела ему прямо в глаза.

– Я развалилась на кусочки. Буквально распалась на атомы. А теперь я уже успокоилась настолько, что меня это злит до чертиков. Дело Айконов.

– Что?

Ева растерла лицо руками. Потом подняла глаза на Рорка.

– Я спросила, как она меня нашла спустя столько лет. А она сказала, что видела меня по телевизору, когда я давала интервью по поводу убийства Айконов и провала авантюры с «Тихим рождением».

Рорк повел заживающим плечом.

– Вряд ли во всей вселенной остался хоть кто-нибудь, кто не знает об этом деле. Она специально приехала сюда, чтобы встретиться с тобой?

– Сказала, что хочет повидаться, наверстать упущенное, посмотреть, какая я стала.

Ева уже настолько оправилась, что в ее голосе зазвучали привычные ворчливо-снисходительные нотки. Рорку они показались музыкой.

– Вроде бы она приехала не одна, а с сыном и с невесткой. Я ее вышвырнула. Слава богу, мне хватило сил хотя бы на это. Она посмотрела на меня этим своим фирменным взглядом – недоумевающим и разочарованным. Но я разглядела под этой маской еще кое-что. Угрозу.

– Ты, конечно, захочешь удостовериться, что она уехала и назад не вернется. Я мог бы…

– Нет, не хочу. – Ева откинулась назад и встала. – Нет, не хочу. И не хочу, чтобы ты в это вмешивался. Я хочу забыть обо всем, забыть о ней. И если она думает, что может поразвлечься за мой счет, затащить на дорожку воспоминаний, которую она для меня протоптала, у нее ничего не выйдет. Если бы Пибоди не совала свой нос куда не просят, я была бы уже в порядке к твоему возвращению. И не было бы у нас этого разговора.