Валентина Мельникова - Неоконченный романс Страница 8

— Филька, в понедельник надо перед Еленой извиниться. Она тетка что надо! В прошлом году меня от колонии спасла и сегодня пообещала в милицию не звонить. Будь другом, братан, спровадь завтра этих бугаев. Дома поживешь, отдохнешь немного, вон как кашляешь. Я тебя медом полечу. На днях трехлитровую банку на пасеке заработал.

— Эх, Илька, Илька, золотой ты у меня пацан.

Конечно, это водка мне глаза залила, но и она тоже хороша, сразу в харю и бьет, как омоновец.

— Знаешь, я и сам удивился. Ты ее рассмотрел?

Она тоненькая, красивенькая, прямо как фотомодель. И не обзывается никогда, как другие учителя. Даже не подумаешь, что дерется, как Ван Дамм.

Завтра пацанам расскажу…

— А вот этого не нужно! При встрече с ней молчи, как будто ничего не случилось. В понедельник я, так и быть, поговорю с ней.

И оба брата, обнявшись за плечи, отправились спать в Ильюшкину времянку.

Глава 3

В любое время года Лена привыкла просыпаться в пять часов утра. В прошлом она эти утренние часы отводила работе над очередной статьей. Материалы, написанные на свежую голову и пустой желудок, получались яркими, нетрадиционными по теме и по духу. Изящные по стилю, с тонкой иронией, ее статьи нашли своего читателя. В одном из своих посланий отец сообщил, что нет-нет да и появится в редакции письмо с вопросом: куда исчезла интересная молодая журналистка Елена Максимова? Она предпочла взять псевдоним: фамилии отца и мужа слишком уж были на слуху.

Часто вечерами, лежа в постели, она вспоминала свою работу в молодежной газете как череду шумных, суетливых дней, ежедневную редакционную сумятицу. Бесконечные командировки, ругань редакторов и споры за традиционной чашечкой кофе, а то и стаканом вина с неизменной банкой рыбных консервов на закуску. Лена очень любила эти часы, когда очередной номер газеты сдан и можно немножко расслабиться, поболтать о чем-то отвлеченном, возвышенно-нереальном…

Много курили, используя зачастую чайные чашки вместо пепельниц. Стульев не хватало, поэтому усаживались прямо на пол, откуда-то появлялась гитара, и до поздней ночи звучали песни про Афган и бои под Кандагаром.

Кое-кто из журналистской братии побывал там, а Виталия Якубовского, симпатягу и хохотуна, одного из лучших фотокорреспондентов газеты, привезли домой в цинковом гробу. Лена помнила, как в ярости бил по столу кулаком редактор их отдела: главный запретил не только некролог, но и вообще всякое упоминание в газете о смерти Витальки!

Был — и нет человека, только на стене огромная фотография запыленного до неузнаваемости мужчины в камуфляже в обнимку с таким же грязным и усталым десантником напоминала всей редакционной братии, что жил на белом свете такой веселый и славный парень — Виталька Якубовский.

Его жену, милую, черноглазую Галину, оставшуюся с годовалым Яшкой на руках, опекала вся редакция.

Вскоре она уже работала машинисткой в техническом отделе, а Яшке нашли няньку в лице одной из ушедших на пенсию корректорш. Маленькая, хрупкая Галина никогда ни на что не жаловалась. На небольшую пенсию и свою мизерную зарплату скромно, но со вкусом одевалась. А Яшка — всеобщий любимец и баловень — постепенно становился настолько похожим на Витальку, что старейший фотокорреспондент газеты Петр Кириллович Глазьев на своем лучшем фотоаппарате поклялся сделать из паренька классного фотографа. Лена с Галиной никогда не были в особо приятельских отношениях, да и по работе редко сталкивались, но именно Галя первой оказалась рядом с Леной, когда она получила сообщение о гибели Сережи. Она позвонила на телевидение и добилась, чтобы отца Лены отозвали из Карабаха, где он готовил очередную серию репортажей.

Она успокаивала отца и мать, страшно переживающих смерть зятя и страдающих за дочь, впавшую в состояние прострации и ни на что не реагирующую.

Лена отказывалась пить и есть, сидела у гроба мужа с почерневшим, осунувшимся лицом. И когда никакие уговоры не помогали, Галина чуть ли не силком уводила в соседнюю комнату то мать, то дочь и по очереди отпаивала их сердечными каплями и крепким черным кофе…

Лена рывком поднялась с постели. Видно, вчерашние передряги дали о себе знать. На часах уже почти шесть, а она еще нежится под одеялом. Стоит только немного расслабиться, и сразу тяжелые мысли лезут в голову, оставляя неприятный осадок на весь день. Вечерняя драка вспоминалась как-то смутно, будто все произошло не с ней, ас другим человеком в другом мире.

Вчера после встречи с Филиппом и его друзьями она спокойно доехала на велосипеде до дома, но не сразу вошла во двор, а выпустила на улицу соскучившегося по воле Рогдая — большую сибирскую лайку.

Его щенком подарили ей Мухины. Дождалась, пока он досыта набегается по обширной лужайке перед домом, сделает все свои собачьи дела в укромном уголке. Во дворе это ему под угрозой трепки категорически запрещалось. Завела во двор велосипед, поставила его под навес и спокойно отправилась в дом. Приняла душ, по привычке включила телевизор, выпила на ночь стаканчик простокваши, посмотрела вечерние новости и легла спать. Спала крепко, не просыпаясь и без сновидений.

Девушка не ведала, что Илька всю ночь прикладывал Филиппу холодные компрессы, чтобы хоть как-то уменьшить синяки под глазами. Его приятели, не дождавшись первого утреннего автобуса, уехали на попутке в район, глухо матерясь и проклиная белый свет.

Если бы участковому вдруг вздумалось расспросить прохожих об их особых приметах, то бабка Лушка, по кличке Сыроежка, собиравшая ранним утром пивные бутылки в сквере у Дома культуры, объяснила бы ему, что один из них заметно хромал, а другой, также весьма заметно, шел, широко расставляя ноги и придерживая рукой мотню штанов. Но бабку никто расспрашивать не собирался, так как оба уркагана за помощью к ментам не пошли, а решили поутру смыться, чтобы самих не замели куда следует.

В тот самый момент, когда бабка Лушка, оттерев последнюю бутылку от пыли ветхим грязным фартуком, проводила взглядом грузовик с двумя скукожившимися приятелями Филиппа, Лена надела шорты и длинную футболку с надписью «Kiss me sweetly, my love»[4], выпустила Рогдая и отправилась на свою обычную утреннюю пробежку.

Дом ее стоял на самой окраине поселка на вершине холма. Напротив, тоже на холме, располагалась школа, а внизу, в долине, и по склонам холмов лежал поселок Привольный.

Утренний туман клубами опустился на дома, огороды и реку Казыгаш, которая разрезала поселок на две части и уходила на встречу с великой сибирской рекой. С юго-востока над поселком возвышался голец[5] Бяшка: с одной стороны он напоминал огромный коренной зуб какого-то доисторического животного, а с другой — голову горного козла с двумя каменными выступами-рогами, отчего и получил свое название. В скальных кулуарах гольца даже в самое жаркое лето лежали островки снега, а за ним, километрах в пяти от поселка, располагалось большое моренное озеро, любимое место отдыха всех привольчан и многочисленных туристов. Одно время его окрестности едва не превратились в мусорную свалку. Покойный директор Боровский своей монаршей волей запретил массовые гулянья и туристические маршруты без специального разрешения. С тех пор у озера были оборудованы места для отдыха.