Анастасия Машкова - Поющая в репейнике Страница 8

Буркнув: «До свидания», – Маня открывает дверь.

И нос к носу сталкивается с охранником с проходной – кругленьким черноглазым крепышом. Видимо, он бежал по лестнице, так как тяжело, отрывисто дышит.

– Я… это… по поводу Супина…

Маня уступает ему дорогу и мчится к лестнице.

«Это у меня от стресса нестандартная реакция на происходящее. Увидеть в задрипанном Полкане благородного и оболганного героя?! Нет, права Блинова, я наивная простота! А Супин – ушлый жучок, мошенник и рыбина арктическая! Еще неизвестно, почему его жена бросила. Не высыпается он, видите ли… И зачем он вдруг этому охраннику понадобился?»

Маня проходит через вертушку. В будке секьюрити маячит какой-то пацаненок с круглыми глазищами и тонкой шейкой.

Маня кивает ему, выходит на улицу и раскрывает зонт. Его тут же начинает рвать из рук ветер. Голубцова пытается идти бочком, чтобы зонт не выворачивало и им можно было прикрываться от колкого снега с дождем.

Нет, так ползти до метро не представляется никакой возможности! Маня с трудом складывает коварный, будто нарочно ее допекающий зонт и, подтянув воротник повыше, а голову втянув в плечи, шагает, стараясь обходить лужи, кое-где затягивающиеся льдом.

Она минует унылую промзону: бетонные корпуса-коробки тонут в ледяных сумерках. Дорога круто забирает вправо. Из-за поворота выныривает фургончик: Маня отскакивает от веера брызг, поднятых его колесами.

– Пардом, мадам! – кричит ей вслед галантный мальчишка-водила, притормозив и опустив стекло. Кабину фургончика сотрясает бешеный роковый ритм, несущийся из динамиков.

– Мадемуазель, между прочим, – себе под нос бурчит Голубцова и спотыкается, угодив каблуком в колдобину. Ни зги в этом пропащем углу не видно!

Наконец Маня выходит на оживленную и яркую улицу, будто прощенный грешник выбирается из тьмы преисподней на свет Божий. Проспект, окаймленный желтоглазыми фонарями, вокруг которых вьется снежная мошкара, мерно и деловито гудит роем машин, слепит огнями магазинов. Маня отвлекается от тяжелых мыслей.

«Куплю у метро пирожных. Будем с Алей пировать назло всем врагам! Может, и бутылочку взять?.. Нет, Але поблажек давать нельзя. Только сунь палец – откусит руку. Значит, пирожные и телячья колбаска вместо горячительного. И будет нам праздник».

Маня копается в сумке, отыскивая кошелек, который по непреложному закону перемещается сверху в недра «вещмешка». Именно так называет Ритуся Манину необъятную суму.

К пирожным и колбасе добавляется свежайший батон и йогурты для завтрака. Из магазинчика Голубцова идет уже в более приподнятом настроении, предвкушая скорый уютный ужин с Алей и потом очередную серию детектива, который знает, кажется, наизусть, но каждый раз смотрит с превеликим удовольствием, ожидая крылатых фраз главного героя, на которые можно щелкнуть пальцами и удовлетворенно выдохнуть: «Гениально…»

– Голубцова! И все-таки я вас встретил!

Маня оторопело смотрит на Полкана, который стоит перед ней, поправляет смущенно очки и… улыбается. Первый раз в жизни улыбается, насколько помнит Маня.

– Ой, а что это вы тут… без пледа?

Полкан смеется. Если можно, конечно, конвульсивное подергивание лица назвать этим милым словом.

– Мария, меня вытурили самым беспардонным образом. Следователи дали жесткие инструкции на вахте не пускать подследственного Супина в контору. А я коварно прошмыгнул мимо новичка-охранника, который отпустил старого цепного пса по нужде. Чуть, понимаешь ли, не проворонил он в конторе поджог или теракт по моей милости!

– Ага. Или кражу вещдоков.

– Ну да. Например, пальмы, – очень серьезно уточняет Супин.

Маня смотрит внимательно в глаза «мошенника и рыбы арктической» и вдруг начинает хохотать как умалишенная. Полкан тоже активно дергает лицом, обнажая безупречные зубы. Маня с интересом разглядывает раздухарившегося шефа.

Наконец, с силой выдохнув, он произносит:

– Мария, если вы и в самом деле столь великодушны, что готовы пустить на ночлег сомнительного товарища с уголовным настоящим, то я бы хотел воспользоваться вашим предложением…

– Разве я вам что-то предлагала? – лукаво замечает Голубцова.

Полкан тушуется. Лицо обретает привычные стальные углы: жесткие скулы, литой подбородок, нависшие брови.

– Да ладно, я действительно хотела вам предложить переночевать у моей бабы Али. В ее огромной трешке еще парочку подследственных главбухов можно разместить. Гостиная с диваном у нас абсолютно свободна.

– Послушайте, это и вправду удобно? – мнется и, кажется, краснеет Полкан.

– Удобно, пойдемте уже!

Маня намеревается рвануть к входу в метро, но Полкан кричит:

– Машина! Вон же моя машина! Ой, кажется, ее сейчас утащат… По логике сегодняшних событий именно таким и должно стать завершение этого чертова дня.

Супин мчится к проезжей части, где какую-то светлую машину, моргающую аварийкой, уже собираются поддеть немилосердные тросы эвакуатора.

Затем Маня наблюдает, как Полкан сухо, в привычной манере объясняется с инспектором, как тот подписывает какие-то бумаги, видимо, штраф. Маня мерзнет, качается с мыска на пятку и ждет, ждет, ждет…

«Все-таки это унизительно – набиться вдруг в опекунши к чужому дядьке. С неясным прошлым и еще менее ясным будущим».

Она вдруг решает позвонить Ритусе. Но подруга не отвечает. Тогда Маня наговаривает какое-то сумбурное сообщение. Конечно, Рита повела себя странно… Впрочем, Маня готова списать все на ее традиционную мигрень. И потом, ей так хочется рассказать Кашиной о необычном сюжетном повороте этого вечера!

Полкан снова воздвигается перед ней незаметно.

– Извините, Мария. Вы совсем продрогли. Садитесь скорее.

Он джентльменски распахивает перед Голубцовой дверцу машины, и Маня, наконец, усаживается на переднее сиденье.

Главбух обегает машину, садится за руль.

Заведя мотор, бормочет:

– Со мной, похоже, связываться отныне небезопасно… Что за тридцать три несчастья?

– Я не намерена… связываться, – с достоинством произносит Маня. – Я просто предлагаю краткосрочную помощь. Начальнику.

– Бывшему.

– Ну да. Действующему бы не осмелилась. Корыстные цели – увы, не моя история.

Супин косится на Голубцову, и машина мягко трогается.

Рита поднимает голову с подушки, смотрит на часы. Циферблат едва различим в зыбком луче неонового света, проникающего с улицы. 18:50. Значит, она все же смогла уснуть, наревевшись, так ничего не решив и не придумав. Голова болит не столь отчаянно, но слабость не дает возможности встать, заварить кофе, принять еще одну таблетку. Рита зажигает лампу на прикроватной тумбочке, смотрит на опостылевшую комнату. Квартира в спальном районе, которую она снимает и врет себе, что снимает временно, – чужая, аляповатая, с претензией на шик. Чего монструозный столик в стиле «бюджетный ампир» стоит! Рита зарывается в подушку.