Самид Агаев - Ночь Волка Страница 8

Галины родители прожили долгую счастливую жизнь в любви и согласии; они так любили друг друга, что им даже не было дела до своей дочери. Галя рано поняла это; в интернате, в райцентре, куда ее отдали после шестого класса, но смирилась с этим уже в Москве, в институте. В родную деревню Галя уже не вернулась, сельское хозяйство России приходило в упадок. После смерти мамы, отец продержался полгода, и все полгода он смотрел на дочь с этим выражением страдания на лице, ежеминутно ожидая сочувствия, словно она сама не нуждалась в жалости.

Кивнув ей, отец вышел из комнаты. Через открытую дверь Галя видела, как он что-то ищет в прихожей. Шилов ненадолго завладел ее вниманием, а когда Галя вновь посмотрела в прихожую, отца уже не было.

– Давайте выпьем за родителей, – предложила Галя и пододвинула к Шилову свою рюмку, – чтобы были здоровы и живы, те, у кого они есть, и царствие небесное тем, у кого их уже нет.

Мужчины выпили, а женщины пригубили, после этого наступило молчание, которое нарушил протяжный волчий вой.

– Ничего себе, – сказала испуганная Вероника.

– Где-то, совсем рядом, – констатировала Галя.

– Пойти шмальнуть что ли? – предложил Шилов.

– Не надо, – остановил его Марат, – а то еще что-нибудь перебьешь.

– Обижаешь начальник, – сказал Шилов.

Вой повторился, но уже на более высокой ноте и длился дольше предыдущего.

– Это уже вызов, – произнес Марат.

– Нет, я все-таки шмальну, – сказал Шилов.

Схватив ружье, он вышел на крыльцо и выстрелил в воздух.

– Ни к чему это, Саша, – укорила его Галя.

– А пусть знают гады, как выть в нашем лесу.

– А это еще вопрос, кто в чьем лесу воет, – заметила Вероника.

– Господа, кажется, среди нас шпион, – угрожающе сказал Шилов, – в наши стройные ряды затесалась пятая колонна.

– Сам дурак, – ответила Вероника, и показала Шилову язык.

Шилов обратился к Марату:

– Сэр, ваша дама оскорбила меня.

– А зачем ты ее шпионкой обозвал?

– А она за волков заступается.

– А может я из гринпис, – сказала Вероника, – и еще лидер движения «Свободу морским котикам».

– Кому, кому свободу? – с улыбкой переспросила Галя.

– Морским котикам, – повторила Вероника.

– Это ты волкам скажешь, когда они глодать наши кости будут, – заявил Шилов, – а я предлагаю выпить…

– Типун тебе на язык, – перебила его Галя.

– … Дык, я и выпить предлагаю блин, чтобы этого не случилось. А кто не выпьет, того волки съедят.

Марат разлил водку по рюмкам. Мужчины выпили, а женщины пить не стали. Принципиально. «Чему быть, тому не миновать, – философски заметила Галя».

После этих слов Вероника все-таки отхлебнула из рюмки, но закусывать не стала, – и в этом поступке было что-то героическое, то чем славились русские женщины. Жены декабристов.

– Между прочим, – сказала она, страдальчески морщась, – в восемнадцатом веке во Франции волк по прозвищу Зверь Геводан загрыз сто двадцать три человека, и король Луи был вынужден отправить войско на его поимку.

– Ты бы закусила, – сказала сердобольная Галя.

Вероника отрицательно качнула головой, – водки еще много, – пояснила она, – им закусывать нечем будет.

– Армянин, что ли, – спросил Шилов.

– Кто армянин? – удивилась Вероника.

– Зверь.

– Почему армянин?

– Ну, ты же сама сказала – Зверь по фамилии Гедовян.

– Я сказала – Геводан, – сердито сказала Вероника, – не путай меня.

– Между прочим, – заметил Марат, – еще бывают волки-оборотни: с виду обыкновенный человек, но когда наступает полнолуние, он чувствует сильную головную боль, тесноту в груди, жжение кожных покровов и превращается в волка.

– Сейчас как раз полнолуние, – сказал Галя.

– И, сегодня, кстати говоря, у кое-кого болела голова, – многозначительно добавила Вероника.

– У-у, – произнес Марат и оскалил зубы.

И словно, вторя ему, раздался волчий вой. Он также длился дольше предыдущего и на более высокой ноте.

– Ужас какой-то, – сказала Вероника, – прямо мороз по коже дерет.

– Я даже протрезвел, – признался Шилов, – надо еще выпить.

– Хватит уже пить-то, – сказала Галя, – сколько можно, ведь с утра пьешь, по времени.

– Да потому что, я человек русский и веселый, а веселие Руси есть питие, как заметил кто-то из великих. А что делать то еще, спать рано, сидеть глядеть друг на друга молча.

– Ну почему же молча, можно поговорить о чем-нибудь, рассказать.

– «Декамерон», – воскликнула Вероника, – надо устроить декамерон, пусть как у Боккаччо, каждый расскажет какую-нибудь историю.

– Декамерон – это в Италии, а у нас это будет, – Шилов задумался, но не найдя нужного слова, развел руками, – не знаю, как это будет. Я не против, но если вы помните, в «Декамероне» все истории были с известным подтекстом и часто весьма фривольным; может у кого-то есть возражения. Пусть поднимет руку.

– Я же не предлагаю копировать Боккаччо, пусть каждый, кто хочет, расскажет какую-нибудь историю. Кто первый?

– Насчет первого есть анекдот, – сказал Шилов, – дело происходит в Хохляндии, на колхозном собрании председатель говорит: «А зараз будут дебаты». Колхозница тянет руку и говорит: «Можно мене першу, бо мене малы дити дома, и мене далеко ихати».

Засмеялся один Марат, женщины деликатно улыбнулись, а Вероника укоризненно сказала:

– Шилов, я просила не копировать Боккаччо.

– А кто предложил, тот пусть и начинает, – сказал Шилов.

– Это исключено, мне всего двадцать лет, у меня нет жизненного опыта, – отказалась Вероника.

– Галя? – спросил Шилов.

– Ой, из меня такой рассказчик, – замахала руками Галя, – сам рассказывай.

– А я чего, я двадцать лет на заводе, на станке отработал, могу, конечно, рассказать, как мы хохмили на профсоюзных собраниях, но поезд социализма зашел в тупик – это уже не смешно.

– Что это вы все так на меня смотрите, – спросил Марат, – может быть, у меня рога выросли?

– Типун тебе на язык, – сказал Шилов. А Вероника клятвенно заверила, – никогда.

Шилов добавил:

– Марат Иванович, наперед батьки, сами знаете.

– Ну ладно, – сказал Марат, – уговорили, красноречивые, расскажу я вам одну историю. Деваться некуда, дрова в печи еще не выгорели, спать еще нельзя. В таком случае, налей-ка, брат Шилов, по полной.

Шилов торопливо исполнил пожелание. Марат взял в руки стопку и обвел взглядом помещение: у свечи был еще остаток, она была из дешевых, иногда чадила и потрескивала, озаряя желтым цветом лица сидящих за столом; темнота отступала от стола, сгущаясь по углам, багряным зловещим светом выделялась на белой стене раскаленная чугунная, печная дверца – над пламенем свечи еще был отчетливо виден причудливый табачный дым, от сигарет тлеющих в женских пальцах.