Линда Барлоу - Измена Страница 9

— Ну а что ты припасла для себя? — спросила Энни, поджаривая в духовке ломтики хлеба.

Нижний этаж дома представлял собой обширное пространство без стены, отгораживающей жилую часть от столовой и кухни, и Энни было видно, с какой яростью Дарси смотрела на последний расклад, прежде чем смешать карты.

— Прямо беда, — мрачно проговорила Дарси, — и когда я только брошу заниматься этой ерундой? От нее одно расстройство. Если им верить, так мне, похоже, навсегда придется смириться с участью унылой тетки, влачащей жалкое существование старой девы.

— Глупости какие! — воскликнула Энни. — Уж тебя-то никак не назовешь унылой теткой. Все обожают тебя, Дарси.

Это было правдой, а не просто комплиментом лучшей подруге. Женщины любили Дарси за простоту, жизнелюбие и отзывчивость. Мужчины — за легкость, дружелюбие, последовательность и за искренний, заразительный смех.

— Я ненавижу свою жизнь, — сказала Дарси. — Я хочу быть такой, как ты: всегда вежливой со всеми, дипломатичной, спокойной и держаться с таким же достоинством. — Дарси лениво взяла в руки пульт и включила телевизор. — Интересно, у тебя хоть когда-нибудь бывает чувство, что ты кипишь от возмущения?

Энни закусила губу и улыбнулась. Было ли у нее такое чувство? Да она с ним просто сроднилась! Ведь первую половину жизни она только и занималась тем, что кипела от возмущения.

Отца она не знала, а мать отправили в тюрьму за вооруженное ограбление, когда ей было три года. После этого Энни кочевала из одного воспитательного дома Сан-Франциско в другой. Она обожала свою мать, поэтому не могла понять, почему полиция забрала ее, и возненавидела полицейских.

Гнев и горе утраты матери вылились в агрессивность, и к тому времени, когда ей исполнилось семь лет, Энни уже пользовалась дурной славой в Департаменте по социальной защите как «неуправляемая» и «конфликтная». Воспитатели не могли с ней сладить. Она была груба и драчлива, и во всех начальных школах, куда ее посылали, ее поведение было головной болью педагогов. Несмотря на то, что тесты на интеллект устойчиво показывали ее высокий уровень, все прикрепленные к ней работники социальных служб в один голос утверждали, что у нее нет никакого интереса к учебе.

Попалось ей и несколько хороших учителей, искренне преданных своему делу, которые много сил потратили на то, чтобы войти к ней в доверие. Одна такая учительница обычно брала Энни к себе домой после школы, кормила ее пирожными с молоком и рассказывала чудесные истории о героях и злодеях, о богах и богинях. Эта учительница даже подарила Энни свою любимую книгу мифов и легенд. Хотя ей еще трудно было читать, Энни любила рассматривать цветные иллюстрации с изображением Персея с зеркальным щитом и огромным мечом, сражающегося с Медузой Горгоной. И еще одну, где Эрос освобождает Психею, прикованную к скале над морем, томящуюся в ожидании ужасного чудовища, которое должно появиться и поглотить ее.

Приемные родители, в семье которых Энни жила в то время, были очень набожными христианами. Однажды вечером перед ужином приемный отец застал ее разбирающей по слогам книжку с мифами. Он взял у нее томик, пролистал его и тут же объявил книжку нечестивой и кощунственной. Не обращая внимания на протестующие вопли и ярость Энни, он сжег драгоценную книгу в камине, а Энни крепко выпорол ремнем.

Энни убежала и поклялась, что покончит с собой, если ее попытаются вернуть обратно. Тогда ее послали в детский дом для трудных детей. К десяти годам Энни стало абсолютно ясно, что она никому не нужна. Через год она начала воровать. Все работники социальных служб и приемные родители с малых лет вбивали ей в голову, что она дочь воровки, и она решила, что ее святая обязанность — продолжить семейную традицию.

Она воровала, но больше врала о своих подвигах. И занималась этим не столько по нужде, сколько из принципа — ведь у нее украли все, что ей было дорого. К тринадцати годам она уже три раза попадала под арест и была на пути к тому, чтобы пойти по материнским стопам.

У нее были белокурые волосы, хорошенькое личико и ангельские голубые глаза, и лучшей ее уловкой было изображать испуганного ребенка из хорошей семьи, который случайно заблудился в городе. Она за версту узнавала сердобольных простаков, которые за пару улыбок сквозь слезы бежали покупать ей еду и одежду, кормили ее мороженым и давали денег на такси или автобус, чтобы добраться «домой». Когда она вытягивала из них все, что можно, то исчезала. Обычно вместе с их бумажниками.

Все было прекрасно, пока она не попробовала свою забаву на Чарли Джеферсоне, в то время студенте колледжа, который на поверку оказался не столь мягкий, как казалось вначале. Энни к тому времени исполнилось уже четырнадцать, но она была мала ростом для своих лет. И прятала грудь под мешковатой рубашкой, чтобы сойти за десятилетнюю.

Чарли по первой же ее просьбе дал ей пятидолларовый банкнот, но она мельком заметила, что бумажник у него довольно тугой. Она отвлекла Чарли — точнее, думала, что отвлекла, — и потянулась за бумажником, но он оказался проворнее, схватил ее за руку, и все ее дерганья, брыкания и вопли «Грабят! Насилуют! Убивают!» не производили на него никакого впечатления вплоть до прихода полиции. А потом, к ее крайнему изумлению, он заявил полицейским, что она — его младшая сестра, которая вздумала бежать в какую-то банановую республику, и что он ведет ее домой. Может, потому, что дежурный офицер не знал ее, а может быть, потому, что и у нее, и у Чарли был невиннейший вид, их обоих отпустили. Чарли, чья хватка не ослабевала ни на минуту, потащил ее к своей машине.

— Изнасилователь малолетних! — упираясь, вопила она.

— Я — студент колледжа, — невозмутимо парировал он, — а вот мои родители действительно изнасилователи малолетних. Они коллекционируют таких неисправимых щенков, как ты.

Оказалось, что его родители преподают в экспериментальной школе для трудных подростков. Там делали упор на индивидуальный подход, а не на дисциплину, и Энни первым делом предложили посещать занятия по греческой и римской мифологии. Но даже после этого Энни продолжала демонстрировать свой строптивый нрав, и Джеферсонам потребовалось несколько месяцев, чтобы завоевать ее сердце и убедить, что она все же кому-то нужна.

Она редко встречалась с Чарли, который в то время поехал изучать архитектуру, но не забыла, что он сделал для нее. Она была уже красивой восемнадцатилетней девушкой, когда он на все лето приехал домой. И вновь то провидение, которое свело их несколько лет назад, дало о себе знать.

Сначала казалось, что из их отношений ничего не получится. Пытаясь освоиться в социальном круге Джеферсонов, Энни почувствовала себя безнадежно отсталой и отверженной. Хотя в общих чертах она научилась себя хорошо вести, но тонкости светского этикета — о чем говорить, как обращаться, как правильно использовать столовые приборы, как одеваться, как поддерживать вежливую беседу, как себя держать в различных ситуациях — все это не давалось ей. «Я никогда не буду достойна тебя», — говорила она Чарли, а он только смеялся в ответ и убеждал, что научит ее всему, чему нужно.