Любовь на уме - Али Хейзелвуд Страница 10

к стене, тело, состоящее из широкой груди и двух бедер, которые могли бы стать красными деревьями. Легко. Одна просунута между моих ног и держит меня. Непреклонно. Этот мужчина даже пахнет лесом — и этот рот. Этот рот все еще тяжело дышит на мне, вероятно, от усилий по извлечению меня из-под семисот фунтов инструментов для машиностроения, и…

Я знаю этот рот.

Леви.

Леви.

Я не видела Леви Уорда шесть лет. Шесть благословенных, блаженных лет. И вот он здесь, вдавливает меня в стену посреди Космического центра NASA, и он выглядит… он выглядит…

— Леви! — кричит кто-то. Грохот смолкает. То, что должно было упасть, оседает на пол. — Ты в порядке?

Леви не двигается и не смотрит в сторону. Его рот работает, и горло тоже. Его губы раздвигаются, чтобы что-то сказать, но звук не выходит. Вместо этого рука, одновременно стремительная и нежная, тянется вверх, чтобы обхватить мое лицо. Она такая большая, что я чувствую себя в идеальной колыбели. Меня окутывает зеленое, уютное тепло. Я хнычу, когда она покидает мою кожу, пронзительный, непроизвольный звук из глубины моего горла, но я останавливаюсь, когда понимаю, что она только перемещается к задней части моего черепа. К впадине ключицы. К моим бровям, отодвигая волосы.

Это осторожное прикосновение. Настойчивое, но нежное. Затяжное, но безотлагательное. Как будто он изучает меня. Пытается убедиться, что я цела и невредима. Запоминает меня.

Я поднимаю глаза и впервые замечаю глубокое, неприкрытое беспокойство в глазах Леви.

Его губы шевелятся, и я думаю, что, возможно, он произносит мое имя? Один раз, а потом снова? Как будто это какая-то молитва?

— Леви? Леви, она…

Мои веки закрываются, и все погружается в темноту.

Глава 3

В будние дни я обычно ставлю будильник на семь утра, а затем просыпаю его от трех (Бешеный успех) до восьми раз (Надеюсь, по дороге на работу на меня нападет стая бешеной саранчи, что позволит мне найти утешение в холодных объятиях смерти). В понедельник, однако, происходит беспрецедентное: Я встаю в пять сорок пять, ясноглазая и кустисто-хвостатая. Я выплевываю свой ночной фиксатор, бегу в ванную и даже не жду, пока нагреется вода, чтобы встать под душ.

Мне так не терпится.

Заливая овсянку миндальным молоком, я показываю доктору Кюри пальцем. — BLINK начинает работу сегодня, — говорю я магниту. — Посылай хорошие вибрации. Держи излучения.

Не могу вспомнить, когда в последний раз я была так взволнована. Наверное, потому что я никогда не была частью чего-то настолько захватывающего. Я стою перед шкафом, чтобы выбрать наряд, и сосредотачиваюсь на этом — на сильном волнении, чтобы не думать о том, что произошло в пятницу.

Честно говоря, думать особо не о чем. Я помню только тот момент, когда потеряла сознание. Да, я упала в обморок в мужских объятиях Его Божественности, как истеричка двадцатого века, завидующая пенису.

В этом нет ничего нового, правда. Я постоянно падаю в обморок: когда давно не ела, когда вижу фотографии больших волосатых пауков, когда слишком быстро встаю из сидячего положения. Удивительная неспособность моего организма поддерживать минимальное кровяное давление при обычных повседневных событиях делает меня, как любит говорить Рейке, любительницей обмороков. Врачи недоумевают, но в конечном итоге их это не беспокоит. Я давно научилась поднимать с себя пыль, как только прихожу в сознание, и заниматься своими делами.

Однако в пятницу все было иначе. Я пришла в себя через несколько мгновений — кота нигде не было видно — но мои нейроны, должно быть, все еще давали сбои, потому что я галлюцинировала то, чего никогда не могло произойти: Леви Уорд, несущий меня в вестибюль и бережно укладывающий на один из диванов. Затем я, должно быть, галлюцинировала еще что-то: Леви Уорд злобно разрывает на части инженера, который оставил тележку без присмотра. Это должно было быть лихорадочным сном по нескольким причинам.

Во-первых, Леви ужасен, но не настолько. Он больше похож на убийцу с ледяным равнодушием и молчаливым презрением, чем на вспышку гнева. Если только за время нашей разлуки он не перешел на совершенно новый уровень ужаса, в таком случае… прекрасно.

Во-вторых, трудно, а под словом «трудно» я подразумеваю невозможность, представить его на стороне не моей стороны в любом несчастном случае, в котором я замешана. Да, он спас мне жизнь, но есть большая вероятность, что он понятия не имел, кто я такая, когда пихал меня в стену. Это же доктор Уорд, в конце концов. Человек, который однажды простоял на двухчасовой встрече, вместо того чтобы занять последнее свободное место, потому что оно было рядом со мной. Человек, который вышел из игры в покер, которую он выигрывал, потому что кто-то сдал меня. Человек, который обнимал всех в лаборатории в свой последний день работы в Питте, и быстро перешел к рукопожатиям, когда подошла моя очередь. Если бы он поймал кого-то, кто ударил меня ножом, он, вероятно, обвинил бы меня в том, что я пошла на нож, а затем достал бы свой точильный камень.

Очевидно, мой мозг был не в лучшем состоянии в пятницу. Я могу стоять здесь, смотреть на свой шкаф и мучиться из-за того, что мой заклятый враг из аспирантуры спас мне жизнь. Или я могу наслаждаться своим волнением и выбирать одежду.

Я выбираю черные узкие джинсы и красный топ в горошек. Заплетаю волосы в косы, которыми гордилась бы голландская доярка, крашу губы красной помадой и свожу количество украшений к минимуму — обычные серьги, мой любимый пирсинг в перегородке и кольцо моей бабушки по материнской линии на левой руке.

Немного странно носить чужое обручальное кольцо, но это единственная память о моей бабушке, и я люблю надевать его, когда мне нужна удача. Мы с Рейке переехали в Мессину, чтобы быть с ней сразу после смерти наших родителей. В итоге нам пришлось переехать снова всего через три года, когда она умерла, но из всех недолговечных