Шах и мат - Эли Хейзелвуд Страница 10

Строго говоря, еще ни разу я не попадала в оползень, мое тело не мотало по острым горным скалам, чтобы в итоге его съели у подножия дикие кабаны. Но по ощущениям неделя после моего увольнения выдалась еще хуже.

И на то есть несколько причин. Во-первых, я не хочу беспокоить маму или сестер. А это неизбежно случится, если я расскажу им, что Боб уволил меня. Так что в течение дня я не появляюсь дома, пытаясь найти новую работу. А это непросто, если учесть, что в Нью-Джерси все еще август и бесплатных мест с вайфаем и кондиционером в прекрасном 2023 году не так много. Впервые за долгое время я оказываюсь в городской библиотеке Патерсона. Она не изменилась с тех пор, как я была здесь в последний раз в семилетнем возрасте, и все так же рада мне и моему перегревшемуся ноутбуку в своих недофинансированных стенах.

Боже, храни библиотеки.

– После утомительного расследования, – говорю я Истон по телефону в вечер четверга после не самого продуктивного дня, – я обнаружила, что счета нельзя оплачивать золотыми слитками из «Кэнди краш». Настоящая трагедия. А чтобы устроиться механиком к кому-нибудь, кто не является твоим дядей-слеш-любителем-крабов, тебе нужны такие модные штуки, как сертификация и рекомендации.

– У тебя их нет?

– Нет. Хотя у меня есть комикс под названием «Мэллори – автомеханик», который Дарси нарисовала, когда ей было восемь. Думаешь, прокатит?

Истон вздыхает:

– Ты же помнишь, что у тебя есть еще один вариант?

Я игнорирую ее замечание и провожу следующий день в поисках чего-то еще – чего угодно. Патерсон – третий по размерам город в Нью-Джерси, черт его побери. Где-то должна быть работа для меня, любая работа, черт ее побери. Хотя это еще и третий густонаселенный город во всей Америке, а значит, здесь высокая конкуренция. Черт бы ее побрал.

Хуже всего красные цифры банковского счета, которые я вижу этим вечером. Мама дала мне доступ, когда отец исчез с горизонта. Чувствую, как кишки завязываются в узел.

– Эй, – зову я Сабрину, когда застаю ее одну в гостиной. Прячу руки в карманы, чтобы не заламывать их при сестре. – Кое-что насчет оплаты дерби.

Она отрывается от телефона и выпаливает с широко открытыми глазами:

– Ты же внесешь ее, правда?

У меня чешутся глаза оттого, что я целый день пялилась в монитор, и на мгновение – ужасное, пугающее, сбивающее с толку – я злюсь на Сабрину. На мою красивую, умную, талантливую четырнадцатилетнюю сестру, которая не знает, не понимает, как сильно я стараюсь. Когда мне исполнилось четырнадцать – в день моего глупого дня рождения, – все изменилось. Я потеряла отца, шахматы, себя. И с тех пор все, что я делаю, – только пытаюсь…

– Мэл, ты можешь, пожалуйста, не испортить мне хотя бы это?

Она не добавляет вслух «в отличие от всего остального», и раздувающийся пузырь гнева лопается и превращается в чувство вины. Вины за то, что Сабрине приходится просить меня о подобном. Если бы не мои тупые решения, сейчас не было бы никакой проблемы.

Я прокашливаюсь:

– В кредитном союзе какая-то путаница. Завтра схожу проверю, но ты не могла бы попросить об отсрочке? Всего на несколько дней.

Сабрина смотрит на меня:

– Мэл.

– Прости. Я заплачу сразу, как со всем разберусь.

– Все в порядке, – она закатывает глаза. – Дедлайн в следующую среду.

– Что?

– Я сказала, что до пятницы, потому что знаю тебя.

– Ты, маленькая… – Я облегченно вздыхаю и плюхаюсь на диван, чтобы защекотать ее.

Через тридцать секунд попытка защекотать превращается в объятие, и Сабрина смеется, говоря:

– Фу.

И:

– Это отвратительно!

И:

– Серьезно, Мэл, ты себя позоришь.

Затем она неожиданно спрашивает:

– Почему от тебя пахнет старыми книгами и яблочным соком? У нас что, есть сок?

Я беззвучно киваю и направляюсь в кухню, чтобы налить ей стакан. Чувствую, как задыхаюсь от бесконечной любви к сестрам и оттого, как мало могу им дать.

Вечером почта напоминает мне о непрочитанном письме от [email protected]. Получено пять дней назад. Ответить? Я долго пялюсь на сообщение, но так и не открываю письмо.

В субботу и воскресенье мне наконец начинает везти: подворачиваются несколько подработок. Работа по саду для соседа, которому я иногда помогаю с ребенком, и выгул собак. Мгновенная оплата наличными – это, конечно, прекрасно, но нестабильно и не подходит ни в перспективе, ни с учетом кредита.

– Просто оплатите, – говорит мне кассир кредитного союза в понедельник утром, когда я показываю ей письмо, которое можно охарактеризовать только как «уважаемый бесполезный член общества, вот срочное напоминание о том, насколько вы не в состоянии позаботиться о своей семье».

– И желательно за все три месяца, которые вы просрочили, – женщина оценивающе смотрит на меня. – Скажите, сколько вам лет?

Не думаю, что выгляжу младше своих лет, но это не имеет значения, потому что восемнадцать – довольно юный возраст, даже если он таким не ощущается. Возможно, я всего лишь ребенок, который притворяется взрослым. В таком случае у меня не очень хорошо получается.

– Думаю, лучше позволить вашей маме с этим разобраться, – говорит кассир со всей возможной добротой.

Но у мамы выдалась тяжелая неделя, одна из худших с того момента, как ей поставили диагноз, и нам, скорее всего, вновь придется перейти на другие лекарства, хотя это дорого. Я велела ей отдыхать, сообщила, что у меня все под контролем и я взяла несколько дополнительных смен.

Ну, вы понимаете. Соврала.

– Ты выглядишь уставшей, – сообщает Джианна, когда я появляюсь у нее на пороге этим вечером, отчаянно стараясь не думать о деньгах.

Мы вместе ходили на алгебру. В этом доме мы обычно делали домашку и, минуту поработав над функциями, проводили два часа за развлечениями в ее комнате. Сейчас родители Джианны в морском путешествии, а она сама меньше чем через неделю уезжает в маленький колледж свободных искусств. Хасан, другой мой хороший друг, покинет меня через неделю после ее отъезда.

– Усталость – это мои заводские настройки, – говорю я с вымученной улыбкой.

По возвращении домой – не такой расслабленной, как надеялась, – получаю сообщение от Истон («Просто прими стипендию, Мэл») и заставляю себя открыть шаблон договора.

Это неплохие деньги. Неплохой график. Добираться не очень близко, но, когда сестры пойдут в школу, станет легче. Дефне даже готова рассмотреть гибкий график.

И все же здесь есть над чем подумать. Мои чувства к шахматам слишком сильно связаны с чувствами к отцу. Эти две сущности переплетены. Они сотканы из боли. Сожалений. Ностальгии. Вины. Ненависти. И ненависти там больше всего. Внутри меня тоже слишком много гнева. Горы, целые горные хребты, без единого пика, не пылающего ненавистью.

Я зла на папу, зла на шахматы и потому не могу играть. Довольно просто.

Но если отстраниться от всего этого, достаточно ли я хороша? Знаю, что талантлива – мне говорили об этом бесчисленное множество раз самые разные люди. Но я не тренировалась годами и, честно говоря, считаю, что победа над Ноланом Сойером (который в моем последнем сне отломил кусочек от своей королевы и предложил мне, будто «Кит-кат») и правда была чистой случайностью.

Дарси спит на двуспальной кровати рядом с моей и храпит, как мужчина средних лет, страдающий одышкой. Голиаф бесцельно носится по своей клетке. Соль в том, что шахматы – это спорт и, как в других видах спорта, кто-то в нем побеждает. Все слышали про Усейна Болта, но всем по барабану, кто пятнадцатый самый быстрый человек в мире, пускай он тоже бегает чертовски быстро.

В закусочной, где я когда-то работала официанткой, всегда требуются люди, и местный продуктовый магазин наверняка кого-то ищет, но всё это стартовые позиции с минимальной зарплатой. Недостаточно. Я продолжаю размышлять обо всем этом во вторник и жалуюсь на свои страдания по телефону.

– Послушай, ты, упрямая сучка, просто прими стипендию и получи от нее удовольствие, – раздраженно, но с любовью произносит Истон, и внезапно мне становится страшно.

Я боюсь, что она забудет обо мне, что я никогда не сравнюсь со стандартами Колорадо и людьми, которых она там встретит. Знаю, что вскоре потеряю ее. Подобный