Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов Страница 20

— Но ведь это разрыв, Остя!

— Пожалуй… А что же придумать другое?

— Страшно! — закрыв лицо руками, содрогнулась Бирюкова.

— А перспектива нищенства, чахотки — не страшна?

— Стыдно просить… да вряд ли дядя и даст.

— Попытаться необходимо: время не терпит. Ты — не я; я трудиться могу, а ты связана детьми и ничего заработать не можешь. Ну, не удастся у дяди — можно будет Владимира Константиновича в опеку взять…

— Скандал! — ужаснулась Надежда Александровна.

— Хуже скандал будет, когда все у вас продадут, и ты с детьми вынуждена будешь руку протягивать.

— О Боже мой! — простонала бедная женщина, бросаясь брату на шею. — Помоги, Остя, родной мой! — залилась она слезами.

— Полно… успокойся… Бог милостив. Устроим как-нибудь, — утешал ее Орест, — денег я достану… хоть из-под земли вырою! Только не плачь… для детей поберегись…

— Ох, детки, детки! — воплем вырвалось у Бирюковой и, распустив руки, она упала на подушку. Из стесненной груди вылетало несколько хриплых стонов, по всему телу пробежала судорога, другая, третья — и больная разразилась вдруг сильным истерическим плачем.

Орест совершенно растерялся; он впервые присутствовал при подобной сцене. Бледный как полотно, бросился он на колени перед сестрой, целовал ее руки, называл самыми нежными именами; потом схватил стоявшую в стакане воду и начал брызгать ею в лицо больной. Надежда Александровна сделала движение рукой, как бы отмахиваясь, но припадок не прекращался. Осокин, весь дрожа, отыскал колокольчик и начал звонить изо всех сил… Вбежала горничная.

— Настасью Сергеевну сюда! — крикнул он охрипшим голосом. — Да капель, что ли, каких!

— Господи, что это такое? — бросился он на встречу Завольской.

Та поспешно отыскала спирт, капли и стала хлопотать около Бирюковой.

— Я за Каменевым съезжу, — вполголоса предложил Орест.

Настя одобрительно качнула головой.

— Не надо! — хотя слабо, но настойчиво сказала больная. — Проходит…

— Все бы лучше, — заметил брат.

— Нет! — с небольшим раздражением возразила Надежда Александровна. — Настя, милая, дайте мне воды.

Осокин подал.

— Merci! Теперь почти прошло… слабость одна… Я постараюсь уснуть. Остя, заезжай через часок.

— Я здесь останусь, Надя, с Настасьей Сергеевной посижу.

— Ну, хорошо. Что дети, спят?

— Уже с полчаса как уложили.

Осокин вышел, а через несколько минут явилась и Завольская.

— Как вы встревожены, — воскликнула она, вглядываясь в его бледное лицо, — не хотите ли чего-нибудь?

— Нет, благодарю… я уже воды выпил… О Боже мой! — всплеснул он руками, тяжело опускаясь на диван. — Счастье еще, что около нее есть такое доброе сердце, как ваше!

Он вдруг схватил руку девушки и крепко, несколько раз, пожал ее; яркий румянец вспыхнул на щеках Завольской.

— За мою бедную сестру! — с чувством проговорил он.

Слезы блеснули в глазах девушки.

— Вы… добрее меня! — тихо сказала она, стараясь скрыть свое смущение. Но молодой человек не расслышал этих слов: подперши голову руками, он думал тяжелую, скорбную думу.

— Орест Александрович, — после паузы несмело начала Завольская, — извините, что я вас побеспокою…

— Чем? — быстро повернулся к ней Осокин.

— …Я ведь к вам на днях собиралась…

— Ко мне? — изумился Орест.

— Да; мне надо переговорить с вами, просить вашего совета, а здесь, вы сами знаете, это почти невозможно; вот только сегодня выдался такой случай.

— Да что такое?

— Помогите мне в деле, которое для меня крайне тяжело, а для сестры вашей, смею думать, имеет некоторое значение.

— Господи! — встревожился Осокин. — Еще! Говорите ради Бога!

— Вы знаете, как привязана я к Надежде Александровне… да оно и не могло быть иначе, потому что сестра ваша действительно чудная женщина: из наемницы она сделала меня членом семейства, своим другом; такие вещи нами, чернорабочими, не забываются! Их ценят и помнят до гробовой доски!.. Представьте же себе, как тяжело решиться мне, сознательно, сделать неприятность Надежде Александровне! И в теперешнее время, когда она страдает, когда я знаю, что присутствие мое в ее доме было бы не лишним. А между тем обстоятельства сложились так, что я не могу поступить иначе — и чем скорее, тем лучше!

Молодой человек в недоумении глядел на Настю.

— Вы хотите покинуть сестру? — воскликнул он.

— Не хочу, а должна.

— Должны?! (Осокин задумался) Владимир Константинович? — вдруг догадался он.

Завольская утвердительно кивнула головой.

— Господи! — вскричал взбешенный Орест. — И суда нет на такого негодяя!

— Самое трудное — скрывать от Надежды Александровны настоящую причину отъезда, а самое тяжелое — быть заподозренной в бессердечии и неблагодарности. Ну, да вы понимаете мое незавидное положение!

— Понимаю, Настасья Сергеевна… Но понимаю и то, что сестра, расставшись с вами, лишится единственной опоры…

— Что же делать? Научите меня, ради Бога!

— Возможности нет вам оставаться здесь?

— Нет… По крайней мере, при теперешнем положении дел.

— Куда хотели вы ехать?

— Я рассчитывала на вас, на доброту вашу, — краснея, проронила девушка.

— И прекрасно сделали, потому что для вас я готов сделать все от меня зависящее.

Завольская еще более покраснела.

— Место я постараюсь вам найти, но как уладить ваш отъезд, чтобы сестре и вам это было бы не так тяжело?.. Вот что: сегодня же я напишу некоторым из моих знакомых, а вы сделайте милость, пообождите немного и не начинайте ничего без моего ведома: сдается мне, что может быть дело обойдется и без вашего отъезда.

— Это невозможно, Орест Александрыч!

— Ну, там увидим!.. Так так?

— Благодарю Вас… от всего сердца!

Она робко протянула ему свою дрожавшую руку.

— Отныне будут у меня две заботы, — улыбнулся Осокин, пожимая руку девушки, — устроить, по возможности лучше, сестру и вас.

Из спальни раздался звонок, и сначала Настя, а потом и Орест вошли к Надежде Александровне.

XII

Зима описываемого нами года стала быстро и прочно; на другой же день, после первого снега, дорогу укатали, и образовалась отличнейшая первопутка. M-me Соханская, великая, как нам известно, охотница до всевозможных parties de plaisir[127], смутила молодежь, та, в свою очередь, знакомых дам и девиц — и первый пикник был решен. Сначала думали устроить его по подписке, но один из местных богачей, князь Сильванский, старый холостяк, пригласил общество в свою подгородную усадьбу и обещал повеселить дорогих гостей. Ильяшенковы, понятно, были тоже из участвовавших; Осокин добыл тройку и предложил ее девицам. Предложение было принято и любезный кавалер, как водится, приглашен был в спутники. Старики Ильяшенковы с Юлией должны были ехать в своих санях, а Софи и Cle-Cle с Орестом.

Владимир Константинович, несмотря на то, что проигрался в пух, снарядил прекрасную тройку и чуть не сплошь разукрасил ее разноцветными кокардами и бантами. Крупный разговор, который имели с