Каждый день декабря - Китти Уилсон Страница 20

Ну, Джанет, доберусь я до тебя!

Десять минут спустя мы уже в «Хаус оф Фрейзер», и мама цокает языком, глядя на ценники. Она в логове Вельзевула, но преисполнена особой радости, которая на нее нисходит, когда ей удается клубничный торт с меренгой – изделие с дьявольским характером.

– Нет, ты только посмотри – комплект для сна за сто двадцать фунтов! Что такое комплект для сна? Это просто пижама, только ткани поменьше, – фыркает мама.

У меня пищит телефон – я достаю его и смотрю на экран. Это Чад Чарльз, очередной малолетний выпендрежник, катапультировавшийся к славе на реалити-шоу и несколько лет назад запостивший глупость в Твиттере. Он подождет. Сейчас мамино время.

Она широко улыбается.

– А глянь-ка сюда…

Она достает длинную шелковую ночнушку бледно-розового цвета с нормальными рукавами – мама давно переживает из-за своих предплечий, хотя, на мой взгляд, с ними все в порядке.

– О, это сорочка достойна принцессы. Представляю, каково в ней просыпаться. – Тон ее голоса меняется: в нем слышится меньше мечтательности и больше стальной решимости. – Так, я ее примерю.

Она даже на ценник не взглянула.

– Давай. Думаю, это отличная идея.

Я ободряюще киваю. Она все еще пользуется шампунем, купленным оптом, когда я родился. Такие безумные траты – неизведанная территория.

– А ты вон там постой.

Она указывает на выход.

– Зачем?

Она что, боится, что я мельком увижу ее в ночнушке? Но, разумеется, я могу подождать, где сказано.

Я стою прямо у двери, когда телефон снова пищит. Ох уж мне эти знаменитости с потребностью в постоянной поддержке. Я уже написал текст извинения от лица Чада и дал совет потихоньку раскошеливаться на благотворительность, подключаться, делать добрые дела и не рассказывать об этом в соцсетях. Нужно делать добро, потому что можешь, черт возьми, и как-нибудь об этом станет известно. Это своекорыстно, но приходится работать в реалиях жизни и человеческой природы. И к тому же какие-то благотворительные организации получат кругленькие суммы.

Это не Чад.

Мне только что позвонили из начальной школы Гринбэнка. Они спрашивают, смогу ли я завтра выступить у них вместо случившейся отмены.

Моя физиономия расплывается в улыбке от уха до уха. Отличная новость. Как она, должно быть, обрадовалась. Я мысленно представляю себе ее взволнованное лицо.

Вау. А ты сможешь?

Конечно. Нужно будет взять рождественскую тему, а это сложнее, чем кажется, и адаптировать для малышей, но да!

Отличная новость. Я очень рад за тебя.

Спасибо. Мне хотелось, чтобы ты узнал.

Расскажешь, как пройдет?

Конечно.

Я начинаю набирать «Могу приехать и помочь тебе с выступлением…», что, конечно, глупо – чем я могу помочь? – но иногда хорошо иметь компанию. И тут я мысленно возвращаюсь к сегодняшнему утру.

И удаляю сообщение.

Прошлой ночью мне приснилась Белл Уайльд – это был не подростковый сон, а такой, в котором ее было много, и она была моей девушкой. Мы с ней что-то искали, что именно, где и смысл всего этого я не помню. Что-то связанное с мишурой, цыплятами, капкейками, но ощущение было такое, что все хорошо, потому что мы были вместе.

Честно говоря, меня это напугало.

Мне все еще не по себе.

После Джессики я принял осознанное решение, что лучше буду в одиночестве, даже после того, как отгорюю и оправлюсь. Такая степень привязанности не к добру. Я хочу быть сам по себе и не хочу, чтобы кто-то страдал из-за меня так же сильно, как я страдал из-за нее. Так я уберегу себя и никого не подставлю.

Я очень виноват в ее гибели. Какая в ту ночь была погода – не моя вина, и не я был за рулем той машины, но меня не покидает чувство, что всего этого можно было избежать. Что я должен был помешать, что, поведи я себя иначе, этого бы не случилось. Той ночью и в предшествующие ей месяцы.

Меня воспитала мама. Биологический отец бросил нас, поэтому чувство ответственности сопровождает меня по жизни, с самого детства. Я горжусь этим, именно таким мужчиной я хочу быть. Но это палка о двух концах: я больше не хочу оказаться в ситуации, когда смогу повлиять на чужую жизнь настолько, что это приведет к такой боли. Той ночью Джесс пришла в ярость и решила от меня сбежать. Так что всем будет лучше, если я останусь один.

Рациональная часть меня напоминает, что Белл Уайльд зовется так не случайно: она красивая и для меня слишком диковатая. Мы с ней несовместимы. Мне снова представляется лисенок, и приходит мысль, что, возможно, я слишком строг и оцениваю Белл, которую когда-то знал, а не ту, которую недавно встретил. Мозг – престранная штука, он способен вмещать противоречивые мнения и отлично чувствовать себя при этом. Это утомляет. В одном я уверен: нам с Белл Уайльд лучше держаться на расстоянии. Так будет безопаснее. И пусть мой мозг не воображает, что ему хочется того, чего я на самом деле не хочу. Хотя я рад, что ей позвонили из школы, это здорово…

– Газу, Рори, газу!

Мама проносится мимо меня на рысях, и тут же срабатывает «пищалка».

– За мной, болван!

Это она орет через плечо, улепетывая во все лопатки подальше от «Хаус оф Фрейзер», – из-под ее зимнего пальто виднеется подол шелковой ночнушки.

Я срываюсь с места.

В «Кабот Серкус» полно охраны, на что она надеется? Нас задержат еще на подступах к «Джи Ди Спортс». Поравнявшись с ней, я кричу:

– Какого черта?

– Закрой рот, держи темп!

– Ох!

Я поворачиваю голову: само собой, за нами несутся двое охранников. Они еще у «Хаус оф Фрейзер», а мы уже миновали «Тимберленд». Возможно, до выхода из молла мы доберемся, а дальше куда?

Я стараюсь держаться вровень с мамой – сердце колотится, ноги несутся сами собой, адреналин зашкаливает. Нужно чуть-чуть притормозить – при самом плохом раскладе я прикрою и отвлеку охранников, и она сможет удрать. Как мы дошли до такой жизни?

Для немолодой женщины, которая, насколько мне известно, никогда не занималась кардиотренировками и не ходила в тренажерный зал, она бежит очень резво.

Теперь она впереди, сворачивает за угол торгового центра, несется в направлении отъезжающего автобуса номер пять и лупит по двери. Водитель тормозит, дверь открывается, мама хватает меня, и мы, точно в авантюрном кино, вваливаемся в салон с криком: «Ходу, ходу!» Автобус отъезжает от остановки, на зеленый сигнал светофора минует перекресток, и тут из молла выбегают раскрасневшиеся охранники и зыркают по сторонам.

– Какого… черта, мама? – пыхчу я, держась за поручень, чтобы выровнять дыхание.

– А вот это, Рори… – говорит она, усаживаясь на сиденье и оправляя надетую поверх брюк очень дорогую шелковую сорочку, которая сейчас выставлена всем на обозрение, – вот это я называю жить на полную катушку!

К любимому труду встаем мы рано,

И отдаемся с радостью ему[22].

Одиннадцатое декабря

Белл

Я стою на сцене рядом с бесподобным мистером Лейтемом. Предполагается, что я обращусь с пятиминутным приветствием к учащимся, и мы перейдем к делу. При всех моих заморочках социального толка я всегда считала, что говорить о Шекспире для меня не составит труда.

Я ошибалась.

Я стою перед всей школой и буквально умираю от страха!

На меня обращены двести пятьдесят пар глаз. На меня! Я к этому не готова. Шекспир в средней школе – да легко. В младшей школе – уже не очень. А Шекспир и Рождество! Рождество – это единственная тема, о которой он, черт побери, написал не так много.

– А теперь я передаю вас в руки женщины, которая знает о Барде все-все, и нам очень повезло, что она так быстро пришла к нам – мисс Уайльд.

Я улыбаюсь, делаю глубокий вдох – ну, не осрамись!

– Спасибо. Всем привет. Я очень рада находиться здесь по приглашению милейшего мистера Лейтема… – По залу пробегает смешок, мамочки согласно кивают, и я чувствую, как по шее и по лицу разливается краска, достигая пунцового оттенка, в тон платья елизаветинской эпохи, которое я надела по такому случаю. Я не сворачиваю с курса. – Когда мистер Лейтем попросил меня познакомить вас с величайшим рассказчиком всех времен, разве я могла отказаться? Честно говоря, я не уверена, что вы вообще о нем слышали. Поднимите руки те, кто слышал о Шекспире. Хорошо. – Подняли