Пока бьётся сердце - Дженнифер Хартманн Страница 23

Она поворачивается. Дверь со скрипом открывается.

Бог есть. Долбаный бог существует.

Я медленно выдыхаю, мое тело немного расслабляется. Я выбралась из подвала. Выбралась из подземелья. Из ада.

А теперь… ощущаю кожей свежий ноябрьский воздух. Хочется наглотаться им и позволить очистить меня, смыть все-все. Каждое изнасилование и бессонную ночь. Каждый приступ голода и неутоленной жажды. Каждую слезу, каждый кошмар, каждую секунду страха.

Я осторожно шагаю по узкому коридору, минуя маленькую ванную слева и направляясь в главную гостиную. В доме воняет плесенью и мочой. Вдоль стен криво развешаны несколько фотографий, показывающих мне, что этот монстр на самом деле не настоящее порождение кошмаров. Он человек. У него есть своя жизнь. Семья. Они понятия не имеют, в кого он превратился.

Я продолжаю идти, отмечая кухню в стиле 70-х годов справа и затхлую гостиную слева. Из гостиной ведет дубовая дверь. Выход.

Но прежде чем уйти, мое внимание привлекает календарь. Он приколот к стене передо мной красной кнопкой. На датах, начиная с 8 ноября и заканчивая вчерашним днем, 25 ноября, черным карандашом нарисованы жирные кресты. Рядом с цифрой восемь каракули гласят: «Новые домашние животные». По спине пробегает дрожь, и ноги сами несут меня к календарю. Просто в голове не укладывается, что мы потратили в плену почти месяц жизни.

Любопытство берет верх, и я пролистываю предыдущие месяцы. Девять дней до восьмого числа пусты – последний крест нарисован на квадрате 29 октября. Желудок крутит от ужаса при осознании того, что в тот день, вероятно, умерла еще одна пара. Я считаю предыдущие отметки: их двадцать две. Пара до нас прожила в этом подвале двадцать два дня.

Наше время почти истекло.

Из меня вырывается сдавленный всхлип, и я подношу ладонь ко рту, сдерживая приступ тошноты. Внутри все завязывается узлом, и по горлу поднимается рвота. А еще хочется плакать. И кричать.

Но я этого не делаю. Я почти у цели. Я почти выбралась.

Повинуясь инстинкту, я хватаю несколько конвертов, лежащих в стопке почты на кухонном столе.

Они адресованы Эрлу Хаббарду. Его адрес указан. Прекрасно.

Я резко разворачиваюсь, не обращая внимания на то, что на мне только слишком большие кроссовки Дина и футболка, едва достигающая середины бедра. Все, что меня волнует, – это найти помощь для Дина. Все, что меня волнует, – положить конец нашему кошмару и упрятать Эрла за решетку на всю оставшуюся жизнь.

Я бегу к входной двери и распахиваю ее. На меня обрушивается холод, и он намного сильнее, чем я ожидала. Наверное, даже мороз. Я оглядываюсь вокруг, понимая, что нас упрятали на какой-то ферме, очень далеко от цивилизации.

Безлюдные земли простираются до самого горизонта. Часть меня задается вопросом, как долго я вообще продержусь на улице, прежде чем умру от переохлаждения.

Нет.

Дин на меня рассчитывает. Его жизнь зависит от меня. Я справлюсь.

Я выскакиваю за дверь и бегом бросаюсь вперед, надеясь, что за полосой деревьев есть какая-нибудь дорога или город. Под ногами хрустят заледеневшие листья, а холод уже начинает замораживать мои конечности.

Но мой побег резко обрывается, когда чья-то ладонь зажимает мне рот, а толстая рука обхватывает за талию, оттаскивая меня назад. Конверты выпадают из моей руки.

Нет, нет, нет!

Я брыкаюсь и кричу в грязную ладонь, а Эрл рычит мне на ухо:

– Хорошая попытка, котенок. Ты заплатишь за это.

– Нет! – Я кричу, и кричу, и кричу, но мои попытки позвать на помощь заглушаются рукой Эрла. Когда он тащит меня обратно к дому, я замечаю в стороне гриль с индейкой, лежащей на решетке. Я моргаю, пораженная жестоким поворотом судьбы.

Сегодня День благодарения.

Это национальный праздник.

Мы провалили нашу попытку побега в тот единственный день, когда ему не нужно ехать на работу.

Глаза застилают слезы, и я сопротивляюсь изо всех оставшихся сил. Когда Эрл тащит меня через порог в гостиную, я замечаю на дальней стене стационарный телефон.

О боже.

Почему мне не пришло в голову поискать телефон? Я так привыкла к своему мобильному телефону.

Ни у кого больше нет домашних телефонов. Но будь я внимательна, то могла бы вызвать полицию и дождаться спасения, избежав этой катастрофической попытки побега. Скоро мы вернемся к исходной точке.

Скоро мы будем мертвы.

Эрл тащит меня по коридору, а я мотаю головой, пока не удается чуть высвободить рот. Воспользовавшись крошечной свободой, я до крови кусаю его за ладонь. Эрл воет от боли и инстинктивно отпускает меня, давая мне возможность броситься к телефону.

Я достигаю его.

Снимаю трубку и начинаю дрожащими пальцами набирать номер. 9–1…

– Ах ты гребаная сука! – Эрл выбивает телефон у меня из рук прежде, чем я набираю последнюю цифру, а затем бьет меня по голове металлической трубой. Оглушенная, я падаю на кухонный пол, и Эрл начинает пинать меня по ребрам. Я кричу от боли, от страха, от безнадежности. Слышу, как снизу кричит мое имя Дин, пока я лежу на заляпанной желтой плитке, сворачиваясь калачиком, а стальной носок ботинка Эрла ломает мне ребра.

Когда я чувствую, что вот-вот потеряю сознание, Эрл хватает меня за волосы и тащит по коридору. Я извиваюсь и сопротивляюсь, впиваюсь ногтями ему в руку, но это бесполезно. Он открывает дверь в подвал и сбрасывает меня с лестницы.

Я слышу, как Дин выкрикивает мое имя, но затем ударяюсь черепом о цементный пол и все погружается во тьму.

Глава 11

Мне кажется, волны шепчут мое имя.

Может быть, они поют мне, и мое имя – любимая песня океана. «Кора».

Из уст чарующего моря оно звучит так красиво. Каждая буква – идеальная нота. Каждый слог – это мелодия, гармоничная и чистая.

Но когда вода целует кончики пальцев на ногах, проносится воющий ветер и уносит мое имя на дно океана. Песня становится грубой и громкой, как бас-барабан, грохочущий у меня в ушах, давящий на ребра и стальным обручем стискивающий голову, пока я не начинаю кричать. Мне больно… больно.

Это не должно быть больно.

– Кора.

Я открываю глаза, медленно, болезненно моргая, и окружающая действительность начинает обретать очертания.

Моя реальность.

Свидетельница моей неудачи.

Я мгновенно начинаю плакать, моя щека прижата к шершавому цементу, руки сцеплены за спиной в слишком знакомой позе. Я рыдаю, истерично и жалко, понимая, что