Я (почти) в порядке - Лиса Кросс-Смит Страница 23

эту картину Климта теперь где только не увидишь. Любовь к ней не прибавляет мне оригинальности. Мне еще нравится «Даная», – сказала Талли, указывая на другое мерцающее произведение Климта в рамке на полке. – Одно из любимых моих занятий – ходить в художественную галерею в одиночку и находиться в одном пространстве с работами. В тишине. Иногда я там плачу, – сказала она. Она знала, что, когда говорит о своих чувствах, это помогает другим заговорить о своих, а взахлеб делиться своей подлинной любовью к художественной галерее ей было легко. – Не знаю, зачем я это делаю – просто меня… с головой накрывают чувства – мои собственные и всех остальных – и вся история мира.

Много лет назад она завела важное для себя знакомство с одним из ярких друзей Лионела. Этот человек помог Джоэлу – тому не нравилась его работа в маркетинге – устроиться в галерею куратором современного искусства. Джоэл и Одетта оба там работали и познакомились именно тогда, но галерея была ее, Талли, не Джоэла. Она для нее слишком много значила. Именно туда она ходила в детстве и юности, именно там влюблялась в скульптуры, в световые инсталляции и в нидерландские картины периода золотого века, особенно в цветы. Она влюблялась во все! И теперь, когда Джоэла и Одетты там больше не было, Талли забрала все это пространство обратно: она продлила абонемент в галерею и наведывалась туда каждое воскресенье после церкви.

– Она популярна не просто так. Она прекрасна. А оригинальности в тебе предостаточно, поверь мне, – сказал он.

От комплимента кровь прилила к ее лицу.

– И в тебе тоже.

– Мне нравятся Фрида, Баския, еще Энди Уорхол, – сказал Эмметт, указывая на стопку книг у стола, где были журналы с Фридой, книга в твердом переплете о Баския, толстый том полароидов Уорхола, а также биография Аугусты Сэвидж. – Классно. Аугуста Сэвидж. Мне очень нравятся скульптуры. В голове не укладывается, как кто-то может взять мраморную глыбу и превратить ее в нечто мягкое, будто колыхаемое ветром. Точное повторение человеческих форм, – откидываясь на диване с раскованностью бойфренда, сказал он.

– Точно, как Давид Микеланджело или Ника Самофракийская. Это две самые популярные на Земле скульптуры, но как тебя ошеломляет, когда видишь их в первый раз. Не хотела бы к ним привыкнуть! Не хотела бы устать или испытывать скуку от красоты и нравственного величия. Это меня бы обеспокоило, – сказала она. – Мне не нравится по делу и не очень пользоваться словом «одержимый», потому что одержимость является для некоторых реальной проблемой, но я жутко влюблена в правую руку Давида – ту, которая опущена на бедро. Обожаю на нее смотреть! Ты, конечно, посчитаешь меня чудачкой, но я целый раздел своей тайной доски по истории искусства на Pinterest посвятила снятым в увеличенном масштабе деталям его правой руки.

Фото правой руки Давида успокаивали Талли – касающийся бедра кончик среднего пальца, змеящиеся вены, – и ей нравилось представлять ощущение от холодного на ощупь мрамора. Ей нравилось представлять, будто она держит Давида за руку. Еще она любила его нос, все лицо, эти преследующие тебя глаза, пленявшие сердца людей. Этот упругий торс, идеальные ягодицы и восхитительный контрапост. Иногда ночами, когда ей не спалось, она слушала музыку и листала Pinterest. Это был один из способов заботиться о себе.

– Мы уже установили, что ты лучшая из всех возможных чудачек, – сказал Эмметт.

– Ах, вот как?

– Определенно, – сказал он. – Да, я один раз был за рубежом. Недолго жил в Париже, когда учился в старшей школе, и там ходил в Лувр, где видел «Нику», «Мону Лизу» и «Венеру Милосскую».

– Как это прекрасно. Мне бы хотелось когда-нибудь сходить в Лувр и в галерею Академии во Флоренции, посмотреть «Давида», хотя и побаиваюсь, что при виде его живьем заработаю синдром Стендаля или… как там?.. гиперкультуремию? У некоторых при личной встрече с шедевром случается паническая атака на почве искусства. Культурная атака… Учащенное сердцебиение от искусства. Я обязательно потеряю сознание. Статуя высотой более пяти метров. Меня утомляет сама мысль о том, как увидеть ее живьем. – Талли приложила тыльную сторону ладони ко лбу, изобразив обморок.

Взолнованная разговором, она опустила руку на грудь резким движением – такое часто случалось, когда она говорила об искусстве. Лицо ее горело, ей было тесно в собственной коже. Синдром Рубенса[42]. На стене возле ее кровати висели эротические открытки – они висели там годами, прикрепленные канцелярскими кнопками над лампой, и отсвечивали каждый раз, когда попадали в идущий снизу широкий треугольник света. В прошлом они напоминали ей не только о романах и мечтах, но и вызывали фантазии о полном страсти путешествии на их с Джоэлом годовщину. Будто они вдвоем за границей, где все утро проводят в постели, а днем посещают художественные галереи, ужинают на открытом воздухе, полностью погруженные в другую культуру и язык. Что-то вроде второго медового месяца. Талли смирилась с тем, что фантазия потерпела крах, но не так давно с удивлением стала подумывать, а не поехать ли одной.

– Каждый раз, когда я прихожу в художественную галерею, мне кажется, что я участвую в сцене из фильма «Выходной день Ферриса Бьюллера», там, где Кэмерон неотрывно смотрит на картину Жоржа Сёра «Воскресный день на острове Гранд-Жатт», и план все крупнее и крупнее, и весь смысл пропадает. Мне нравится, что, когда смотришь на картину, все прочее не имеет значения… и можно совершенно забыть остальной мир. – Согнув пальцы, он сделал из ладоней воображаемую подзорную трубу, закрыв один глаз, приложил ее ко второму и посмотрел сквозь отверстие на Талли.

– Точно. Я обожаю эту сцену… посмотрим?

Она вытащила коробку с нужным фильмом, отыскала сцену в художественной галерее под инструментальную кавер-версию группы The Smiths – Please, Please, Please, Let Me Get What I Want. Замелькали Хоппер, Кэссетт, Пикассо, Гоген, Поллок, Матисс. Кэмерон, с головой погруженный в полотно Сёра, Феррис и Слоэн, целующиеся напротив темно-синего витража Марка Шагала «Американские окна».

Сцена закончилась, у Эмметта на глазах были слезы. Талли сказала «ну надо же, извинилась за то, что невольно расстроила его, и выключила телевизор.

– Нет. Не говори так. Я сам хотел посмотреть. Все в порядке. И, может, когда я приеду в следующий раз, мы вместе пойдем в твою галерею и постараемся избежать культурных атак, – шмыгая носом, сказал он. Он все моргал и моргал, но снова заверил ее, что с ним все в порядке.

– Если ты в воскресенье после обеда еще будешь в городе, я возьму тебя с собой. Наш собственный «Воскресный день в Луисвилле, в музее искусств Спиида», – сказала она.

– Можно зажарить воскресную курицу и сделать вид, что это настоящая жизнь.

– Вот именно. А потом – раз! Мое возвращение в реальность, потому что в понедельник мне на работу.

– Снова в школу?

Талли понимала, что он представляет ее учительницей старшей школы в классе, полном шумных ребят в разноцветных рубашках – гремучая смесь гормонов и длинных конечностей, прыщей и брекетов. Она же думала о назначенных на утро понедельника сеансах лечения. Один был с ее любимой клиенткой, которая целых два года под ее наблюдением мужественно боролась с агорафобией и победила ее, другой – с клиентом, который самодиагностировал нездоровое стремление привлекать к себе внимание и селфитис – пристрастие делать и размещать в соцсетях селфи. Была еще новая потенциальная клиентка – темнокожая женщина, пытавшаяся преодолеть стресс жизни в Америке и долгосрочный вред расизма, – которая была записана на первую консультацию, чтобы узнать, подходят ли они друг другу. Талли ждала этого с нетерпением, и чутье уже подсказывало ей, что, судя по мейлам, которыми они обменялись, подходили они друг другу идеально. У Талли были темнокожие клиенты, которые специально хотели работать с темнокожим психоаналитиком, ища понимания и душевной связи. Вся сущность ее практики заключалась в том, чтобы помочь людям чувствовать себя менее одинокими.

В понедельник она и ее секретарь в приемной, как обычно, придут на работу в восемь. И вскоре Талли уже примется слушать клиентов и вести свои бесконечные записи. Давать клиентам возможность рассказывать свои тайны и задавать свои вопросы, которые приведут к новым вопросам. К новым ответам. И, она