Две мелодии сердца. Путеводитель влюблённого пессимиста - Дженнифер Хартманн Страница 3

– Правда в том, что Люси всю жизнь борется с болезнью сердца. Вот единственная истина. – Она устало вздыхает, грустное хныканье смешивается со звуками комнаты. – Она откладывала визит к кардиологу. Я так переживала, что подобное случится.

Закрыв глаза, скрежещу зубами.

– Она говорила мне, что такое может произойти. Что у ее сердца есть срок годности, а я только ускорил этот процесс. Это не просто случайное совпадение.

Еще один вздох раздается у моего уха, хватка ее руки на моем плече пытается противостоять правде.

– Она рассказала мне, что умирает, – добавляю я. Ярость и ненависть к себе – единственное, что заставляет мою кровь бурлить. – Умирает. А я обернул все на себя и свои чувства. Чертов эгоист.

– Что? – Она вновь убирает руку, словно само слово ошпарило ее, так же как и меня, своими двумя ядовитыми слогами. – Она рассказала тебе, что умирает?

– Да.

– Не могу поверить, что она рассказала тебе… или даже посчитала нужным рассказать, – удивляется Фарра, ее слова полны эмоций и огня. – Ее состояние поддавалось лечению. У нас не было причин думать, что она не проживет долгую, счастливую жизнь. Приемы у врача всегда проходили хорошо, вот только в прошлом году она была так занята…

– Она явно этому не верила и, очевидно, оказалась права.

На несколько секунд повисает напряженная тишина, прежде чем вновь раздается плач.

Я наклоняюсь и закрываю уши, блокируя все звуки. Мы сидим так некоторое время. Фарра рыдает рядом со мной, ее всхлипы сливаются с веселой рождественской музыкой.

И я пытаюсь отключиться от происходящего вокруг.

Спустя какое-то время, может несколько минут или часов, в поле моего зрения появляется доктор. Сначала я вижу его ноги, синие штаны и белый халат. Потом его бейджик с набором букв, поскольку не могу их расшифровать, так как слишком ослеплен горем и безнадежностью.

– Добрый день. Меня зовут доктор Малком.

Живот скручивает так, словно он пырнул меня раскаленной кочергой.

Малком.

Гребаный Малком.

Парень по имени Малком, отвечающий за жизнь Люси, олицетворяет извращенную иронию.

Фарра хватает меня за колено, резко принимая сидячее положение, и ее тревога переходит ко мне.

– С моей девочкой все хорошо? – Плач матери Люси больше походит на настоящий крик, а слова полны ужаса. Ее хватка на моем колене усиливается, из-за чего я чувствую, как ее ногти впиваются в ткань джинсов.

Я безучастно смотрю на доктора в ожидании новостей.

Новостей, что она умерла, что я потерял ее, что убил ее.

– Мисс Хоуп находится в стабильном состоянии, – сообщает он.

Фарра издает еще один вскрик, на этот раз вопль радостного изумления.

Доктор продолжает говорить и объясняет детали, которые особо ничего не разъясняют. Медицинские термины и жаргоны. Бессмыслица. Я выуживаю только то, что могу понять и обработать в голове.

Остановка сердца.

Недостаточность сердечного клапана.

Ей повезло.

Предстоит проделать долгий путь.

Несколько недель реабилитации.

Она жива, она жива, она жива.

У меня перехватывает дыхание, и я тут же понимаю, что у меня еще есть возможность сделать вдох.

Хорошие новости.

Это хорошие новости.

– Это чудо, – произносит Фарра, обнимая меня.

Я инстинктивно поднимаю руку, слегка обнимая ее в ответ, пока мой разум сходит с ума.

Я не верю в чудеса с пятнадцати лет. С того дня, когда звезды перестали блестеть, светлячки – светить, а все песни приобрели грустный смысл.

Она говорит: «Чудо», я говорю: «Ложно-положительный результат».

И все же Люси жива, заверяет доктор. По его словам, она еще долго будет жить.

И хотя я не верю в чудеса, все же извлекаю из них единственный проблеск надежды, который только могу найти.

Второй шанс.

Это больше, чем я разделил с отцом.

Больше, чем я разделил с Эммой.

И точно больше, чем я заслуживаю…

Однако это все, что у меня есть.

Глава 3

Люси

Цветы.

Так много букетов разных оттенков.

В некотором роде я считаю, что спектр любви подобен цветовому спектру. Что такое любовь, как не распределение пигмента и чувств под рассеянным светом? Теплые и холодные, пастельные и темные оттенки. Огненно-малиновый напоминает полное страсти, кровоточащее сердце. Розовый подходит для сладких поцелуев, желтый олицетворяет дружбу, зеленый – зависть.

Бледный индиго соответствует леденящему одиночеству, когда рядом никого нет.

Я выдергиваю лепестки своих комнатных роз.

Любит.

Не любит.

Я понимаю, что мне не нужно срывать лепестки, чтобы узнать ответ. Он ясен, как божий день, и отдается эхом в пропасти его молчания.

Мама разворачивается, чтобы покинуть палату, но останавливается у василькового цвета ширмы. Схватившись за одну из шторок, она ее отодвигает.

– Завтра наступит, – говорит она с пеленой на глазах и хлипкой улыбкой. – Я буду рядом с тобой столько, сколько потребуется, дорогая.

Я выдавливаю из себя улыбку:

– Я подготовлю тебе комнату для гостей.

Комната для гостей когда-то принадлежала Эмме, и она еще не готова. В ней полно призраков. Обычно я сплю в бывшей комнате Кэла, но не в ту последнюю ночь в канун Рождества, когда я заснула с мокрыми от слез волосами и щеками, погружаясь в воспоминания о прекрасном прошлом.

– В доме бардак.

– Не переживай за это. Не переживай ни о чем, кроме своего выздоровления.

Грудь наполняется болезненным вздохом, руки и ноги начинает трясти. Я киваю, зажав между пальцами розовый лепесток.

– Ты говорила с ним?

Тема разговора сменилась так же резко, как и воспоминания о том белом рождественском утре: в одну минуту Кики нюхала снежный клочок травы, а в следующую я уже оказалась подключена к проводам, иглам и мониторам, лежа в одиночестве на больничной койке в полном недоумении.

Все случилось неожиданно. Как гром среди ясного неба.

Раньше я никогда не задумывалась над этой фразой. Гром среди ясного неба, синее море, серо-голубые грозовые облака. Сапфиры синие, как и синяки. Птицы, черника, цветы.

Незабудки.

Я срываю еще два розовых лепестка.

Забыл.

Не забыл.

Услышав тоску в моем голосе, мама поворачивается ко мне, убирая руки с занавески.

– С Кэллаханом все в порядке, дорогая. Он правда… пытается.

– Пытается?

В моем тоне вместо обвинения слышится недопонимание. Потерянность и метания.

Что это значит?

Он пытается завести свой мотоцикл и приехать навестить меня?

Или зарядить телефон, чтобы позвонить мне?

Или же он пытается заставить свои ноги идти, чтобы добраться до меня?

Нет, нет, ничто из этого не имеет смысла, однако все это правда.

Прошло две недели.

Две недели без него, две недели размышлений над тем, волнует ли его вообще мое состояние.

– Люси… он