Не по торной дороге - Анатолий Александрович Брянчанинов Страница 31

внезапно окружился самым блестящим ореолом. Небывалые качества начали приписываться счастливцу, самые ошибки его облеклись в форму достоинств, а цифра выигранного им состояния, в устах городских кумушек росла как снежный ком. В один какой-нибудь день Огнев сделался и богачом, и редким служакою, и настоящим львом с золотыми когтями, и примерным во всех отношениях человеком. Подумаешь: как деньги-то украшают слабого смертного! В глазах Софи Леонид Николаевич выиграл чуть не пятьдесят процентов; как прежде слегка относилась она к его ухаживаниям, так теперь боялась его пренебрежения. Правда, сильный переворот произвела в ней история с Орестом: золотой идол оказался глиняным чурбаном, а оскорбленное самолюбие, разбитые надежды и злоба на мужа нашептывали ей мысль об отмщении. Тонкая нить, связывавшая супругов, оборвалась; страстный каприз Софи, поддерживавшийся радужными мечтами о богатстве, с исчезновением их, канул в вечность, оставив по себе, в виде воспоминаний, только горькие сожаления, да позднее раскаяние. От Ореста ждать было более нечего; в глазах Софьи Павловны он представлялся уже не иначе, как бесполезною вещью, на которую нет цели обращать даже внимание: «Не любить же в самом деле такого идиота, — рассуждала она, — и, выслушивая его дурацкую мораль, дойти до того, чтобы ходить в ситцевых платьях и ездить на извощиках! Теперь у нас, по его милости, две с чем-то тысячи в год… это со службой… А выгонят его или опять найдет на него блажь и он сам выйдет — останется около тысячи. Извольте тут жить! Да тогда он меня на рынок пошлет, стряпать заставит!» И услужливое воображение мгновенно рисовало ей картины будущего, одна другой печальнее; злость закипала в душе молодой женщины, и бывали минуты, когда она искренне ненавидела бедного Ореста.

Ну, а что же поделывал в это время счастливец Леонид Николаевич? Не забыл ли он, в чаду опьянения, прелестной Софьи Павловны? Напротив. Выигрыш процесса еще более усилил в нем желание обладать ею, а сообщенные Соханскою подробности об отъезде Ореста значительно облегчали ему это дело. Не теряя времени, он условился со вдовушкою на счет свидания с Осокиной, и в назначенный день и час явился в квартиру Катерины Ивановны. Ее, как он и ожидал, не было дома; Софи же застал скучающею, раздраженною, полулежащею на кушетке, с «Journal pour rire»[170] в руках; палевое, отделанное кружевами, легкое шелковое платье мягко драпировало роскошные формы молодой женщины, а черные волосы, хотя и небрежно, но живописно убранные, казались еще темнее от ее слегка побледневшего, утомленного лица. Лениво приподнялась Софи при входе гостя и с очаровательной улыбкой протянула ему руку.

— Enfin je vois l'astre, autour duquel le grouppe en ce moment toute la haute volee de R.![171]

— Новое светило очень радо случаю позаимствоваться блеском от старого! — любезно возразил франт, целуя руку молодой женщины.

— Старое светило давно уже не блестит! — усмехнулась Софи. — И ваши надежды совершенно неосновательны!

— Зато оно не потеряло способности пригревать!

— Вы думаете?

— Уверен!

Огнев положил шляпу и сел возле Осокиной.

— Et madame Sockansky n'est pas visible?[172]

— Ketty vient de me quitter… встретилось что-то спешное… je ne saurais vous dire… Elle va revenir tout a l'heure.[173]

— Votre sante madame?[174] — поинтересовался Леонид Николаевич. — Я слышал о постигшем вас несчастии…

— Положим, что оно еще нас не постигло… да, наконец, я понятия даже не имею о дяде моего мужа. Ma sante va bien — mеrci.[175]

— Несчастие это очень сродни тому счастию, жертвою которого я сделался на днях, — рассмеялся Огнев.

Софи немного смутилась; она затруднялась, какой смысл придать этой фразе: хитрит ли Леонид Николаевич, показывая вид, что ему неизвестна ее семейная драма, или в самом деле он ничего о ней не знает.

— Если оно так велико, как рассказывают, — возразила Софья Павловна, — то, пожалуй, вы и жертва: счастие давит вас своею тяжестью.

— Ну, нет, — улыбнулся Огнев, — такого приятного давления я не боюсь… Тем более, что состояние, полученное мною гораздо менее того, которое мне приписывают.

Софи ужасно хотелось спросить: «Однако?.. Цифру-то, цифру скажи!», но удержалась. Зато Леонид Николаевич, которому внове очень хотелось блеснуть свалившимся с неба богатством, не утерпел:

— Я получил симбирское имение, тысяч эдак во сто примерно, — с'est le prix qu'on me donne deja[176], — небрежно заметил он, — ну, за провладение — доходы прежних лет, лесная дача еще есть… на самой Волге… Капиталец достался, в разных бумагах, около пятидесяти тысяч… Enfin je ne suis pas pauvre, Dieu merci![177]

Он с наслаждением потянулся, поиграл часовою цепочкой и положил нога на ногу. Софи совершенно согласилась с Огневым в том qu'il n'est pas pauvre[178] и с злостно подумала, что будь муженек ее не такой крупный болван, каким он был на самом деле, она тоже была бы «aster» и так же сумела бы растянуться, от полноты счастия, как и Леонид Николаевич.

— Vous etes aussi a la veille. Je de tirer un bon numero![179] — сказал тот, пытливо взглядывая на Осокину.

— Je l'ignore[180], - совершенно невинно отвечала Софи, принимая кокетливую позу.

Огнев хотел было продолжать этот разговор, с целью вызвать Осокину на откровенность, но чувственность, под влиянием которой он и приехал и которая разожглась в нем еще более от близости к этой красавице Софи, заставила его прекратить бесполезные словоизвержения и перенести разговор на более приятную для него почву.

— Et apres tout ce qui arrive, — сказал он, приподнимаясь, — je ne suis pas heureux![181]

— Vraiment?… Vous etes difficile![182]

— Дайте вашу ручку, Софья Павловна, et je vais vous dire…[183]

Осокина небрежно дала ему руку.

— Не ценят этой ручки! — горячо проговорил лев, целуя ее. — О, если бы она была моя! Да, Боже мой, каких жертв не принес бы я, чтобы только заслужить ласку ее обладательницы!

Он крепко сжал ее и снова поцеловал, учащенно в несколько приемов.

Раздался звонок, и Софи отдернула руку. Вошел лакей с письмом на серебряном подносе.

— Ко мне? — быстро спросила молодая женщина. Последовал утвердительный ответ.

Осокина встала, взяла письмо и, отпустив лакея, начала нервно срывать конверт.

— Черная печать! — заметил Леонид Николаевич. — От вашего мужа, вероятно?

— Да, — растерянно отвечала Софи, торопливо пробегая строки Ореста.

Огнев пристально поглядел на нее: волнение молодой женщины и та лихорадочная поспешность, с которою она бросилась на письмо; не укрылись от внимания губернского льва. «Видно, еще надеялась! — подумал он. — Ну, что-то она вычитает,