Шведское солнце и пармезан - Кристоффер Хольст Страница 31

Странно, но это зрелище приносит ей облегчение. Хаос. Но она наведет порядок в этом хаосе – приготовит ужин. У нее ничего нет. Кроме спагетти, зачерствевшего хлеба, томатов, колбасы и большого количества оливкового масла.

Она принимается рубить томаты и нарезать колбасу. Потом бросает их на разогретую сковородку. Посыпает сухими специями, добавляет капельку «Монтепульчано» и все это щедро сдабривает солью. Хватает миску, режет хлеб на маленькие кусочки и наливает в миску оливкового масла. Словно заботливая мать, бережно втирает масло в хлебные ломтики. Немного соли. Немного черного перца. И следом в духовку. Вскоре кусочки хлеба подрумяниваются и становятся хрустящими. Она отваривает пасту, сливает воду, добавляет томаты и колбасу со специями. Сверху посыпает хрустящими ломтиками хлеба.

Делает большой глоток вина.

И принимается за еду. Она все ест и ест и никак не может остановиться.

Она ест. А значит – живет.

Часть четвертая

Простая пицца

Глава 30

Расмус

– Наконец-то! Экскурсия!

Они сидят рядком в зеленом микроавтобусе, словно школьники на выезде. Правда, школьники с похмельем.

Однако сидящая рядом с Расмусом Карина выглядит неестественно бодрой. Она уже с восьми часов утра на ногах и успела выпить три чашки кофе. Паула же, должно быть, выпила все двадцать, потому что практически вибрирует от энергии. И только Расмус с Хильдой словно снулые рыбины. Сейчас она сидит напротив него. В платье и с заколкой в волосах в виде большой бирюзовой бабочки.

В пыльные окна микроавтобуса безжалостно палит озверевшее солнце.

– Да, как и было обещано, сегодня в нашем расписании стоит вино!

О Господи, дай мне сил пережить этот день, думает Расмус.

– Ведь согласно нашей экскурсионной программе мы должны были отправиться на тосканский виноградник. Но… что есть, то есть. Хотя виноградник все равно будет!

Паула разводит руки и улыбается так широко, что Расмус пугается, что у нее сейчас треснет рот.

– Разве в Руслагене есть виноградник? – ворчливо осведомляется Марианна.

Даже сегодня на ней платье в цветочек. Интересно, думает Расмус, какая-нибудь еще одежда у нее имеется? Забавно, но, кажется, чем цветастее у нее платье, тем мрачнее она сама.

– Представьте себе!

И в ту же секунду автобус трогается с места. За рулем сидит Флора, а Паула взяла на себя роль гида. Вскоре они покинули Орегрунд, и по обеим сторонам дороги потянулись поля. Колеса подпрыгивают на ухабах, и стекла вибрируют. О господи. Расмус пытается не думать о том, сколько он выпил вчера, но алкоголь все равно дает о себе знать. Его мозги, как обычно совершенно безучастные к еде, словно зацикленные, крутят одни и те же картинки: Соаве, соаве, соаве, соаве, пиво, пиво, джин-тоник, пиво…

Давно он так не напивался. В доме Карины всегда хватало вина; в этом отношении сестра с мужем немножко похожи на европейцев, и редко когда их ужин по четвергам обходится без бутылки красного. Но Расмус никогда не выпивал больше одного бокала. Потягивал себе потихонечку, мурлыкая от удовольствия. В последние два года он чувствовал себя слишком уставшим. И еще ему кажется, что он избегал спиртного, потому что боялся, что тогда эмоции возьмут над ним верх. Если он станет пить в таком состоянии, как у него. Все краны тогда откроются. А Расмус хочет держать их закрытыми.

Он искоса поглядывает на Хильду. Стекло с ее стороны немного опущено, и ветер треплет ее светлые волосы. У нее очень красивые волосы. И выглядят такими мягкими. Так и хочется накрутить прядку на палец. Заметив, что он смотрит на нее, она улыбается. Крохотная улыбка, которую никто, кроме него, не видит. После чего ее взгляд снова возвращается к полям.

Расмус вспоминает сегодняшнюю ночь, как они лежали на нагретых солнцем скалах у моря. И как он поцеловал ее. Это был не страстный требовательный поцелуй, а мягкий и нежный. Их губы соприкоснулись и замерли. Он заглянул ей в глаза. От этого прикосновения что-то шевельнулось в нем. В трусах, уж точно. Но и в душе тоже. Скалы вдруг перестали казаться горячими. Он внезапно замерз и покрылся мурашками. Потом сел и сказал, что, наверное, пришло время возвращаться в пансионат. Пока остальные их не хватились.

И они покинули скалы, но по дороге домой он больше не держал ее за руку.

– Андерс! Привет! Как дела дома?

Расмус вздрагивает и выходит из транса – Карина рядом с ним разговаривает по телефону. Его охватывает нестерпимое желание сунуть в уши затычки. Голова раскалывается, и все, чего ему хочется, это немного поспать.

– Что ты сказал? Да, у Юлии сегодня вечером занятия по балету. Чего? Разве юбка не там же, где и всегда? В ее гардеробе?

С полей доносится запах удобрений, и Расмуса уже в который раз наполняют воспоминания о том, как он колесил по всей Швеции со своим коллективом. Постоянно на колесах, постоянно в пути.

– В ее гардеробе, а не в моем, Андерс! Я не держу в своем балетных юбок!

Получилось бы у меня снова этим заниматься, думает Расмус. Стоять на сцене и петь? Однако при одной лишь мысли о том, чтобы снова выйти на сцену, его замутило. Наверное, он не справится, у него развилась боязнь сцены. Вспомнив то, что он провел добрых шесть сотен вечеров на различных сценах, ему показалось, что он скончается на месте, если снова на них выйдет. Заработает инсульт. Или же просто потеряет сознание.

– Дорогой, я знаю, что ты слепой, но, надеюсь, ты в курсе, как выглядит балетная юбка. Что ты сказал? Нет, это мое свадебное платье. Да, они малость похожи.

Иногда Расмус скучает по музыке. Скучает по творчеству, по тем временам, когда он сидел с тетрадкой и ручкой и сочинял новые песни. По большей части в них пелось об одном и том же – о шведских летних ночах, о любви, о том, чтобы держать кого-то за руку – в общем, о том, что нравится любителям танцев. Может, это и не Ульф Лунделль. Но все же с сотню песен наберется.

– Можно я поговорю с Юлией? Прямо сейчас? Привет, старушка, ты что, правда не помнишь, куда положила свою юбку? Нет, я не могу вернуться домой, чтобы