Мы упадем первым снегом - Айла Даде Страница 32

– Доброе утро.

Я сдуваю волосы с лица, замираю и смотрю наверх. По лестнице спускается Нокс, и на нем… одни боксеры. Очень обтягивающие боксеры. Косые мышцы живота, переходящие в пах, исчезают под белым поясом с надписью Calvin Klein. С каждым шагом по лестнице мышцы его пресса впечатляют меня все больше. Во мне все дрожит. Несмотря на его отвратительное поведение вчера вечером, я не могу сдержать реакции своего тела. А как иначе? Нокс выглядит как голливудская звезда с обложки GQ.

Осознав, что пялюсь на него, я быстро отвожу взгляд и возвращаюсь к аппетитному пятну на полу, но обнаруживаю, что оно наконец-то исчезло.

– Доброе утро, – отвечаю я, прислоняю швабру к стене и иду на открытую кухню, чтобы приготовить этому господину завтрак. Это унизительно – прислуживать ему, даже несмотря на его надменный характер. Но плюсы этой работы перевешивают минусы. Мистер Винтерботтом платит больше, чем я могла мечтать, и мне не нужно искать квартиру.

Вместо того, чтобы сесть за стол, Нокс садится на табурет, трет глаза и кладет локти на гранитную столешницу кухонного островка.

– Хорошо спалось?

Некоторое время я изучаю содержимое холодильника, размышляя, что ему приготовить на завтрак, но в итоге решаю, что оно того не стоит.

– Ты имеешь в виду, после того, как у меня ушло два часа на то, чтобы выпроводить из дома всех любителей вечеринок, а будильник разбудил меня спустя три часа, чтобы я успела убрать весь хлам до прихода твоего отца? – хмыкаю я, закрываю холодильник и открываю один кухонный шкаф за другим, пока в дальнем углу не натыкаюсь на пачку «Чириос». Поставив ее на кухонный остров вместе с миской, ложкой и кувшином молока, я натянуто улыбаюсь. – Да, Нокс. Большое спасибо. Эти три часа я в самом деле прекрасно спала.

Нокс моргает. Его глаза до сих пор сонные. Он переводит взгляд с меня на хлопья, и правый уголок его рта не начинает подрагивать.

– «Чириос», – говорит он. – Ого. Последний раз я их ел в старшей школе. Наверное, они уже давно просрочены. – Он берет пачку в руки и ищет на ней дату изготовления. – Не могу поверить. Срок годности до следующей недели! – Он секунду недоверчиво смотрит на дату, затем усмехается про себя и качает головой. – Папа, ах ты, хитрый лис…

Я закатываю глаза, поворачиваюсь и достаю из холодильника упаковку яиц. Затем ставлю сковороду на плиту, наливаю немного масла и выхватываю из рук Нокса канистру с молоком, чтобы смешать в миске омлет.

Нокс следит за моими движениями:

– Я так понимаю, ты готовишь омлет не для меня?

– Ты же так радовался, что «Чириос» не просрочены, – отвечаю я, не глядя на него, и выливаю омлет на сковороду. Он шипит. – Как же я могу лишить тебя этой радости?

Нокс хмыкает, насыпает хлопья в миску и тянется за молоком через кухонный островок. Его рука касается моего локтя, и меня словно ударяет молнией. На мгновение я задерживаю дыхание.

«Почему мое тело так на него реагирует?»

Нокс останавливается в середине движения. Полусогнувшись над кухонным островком, он смотрит на меня, приоткрыв рот, с удивлением в глазах.

– Прости.

Затем он хватает молоко, наливает его в «Чириос» и запихивает ложку за ложкой себе в рот. При его темпе я всерьез боюсь, что он вот-вот подавится, и мне придется оказывать ему первую помощь. Уже вижу заголовки в газетах: «Звезда сноуборда Нокс Винтерботтом насмерть поперхнулся «Чириос». Домработница не справилась с реанимацией».

Я прочищаю горло, беру из шкафа тарелку и кладу на нее омлет:

– Зачем ты так рано встал? Еще только шесть.

– На пробежку, – отвечает он в перерыве между жеванием, из уголка его рта вытекает капля молока и капает на грудь. Омлет вдруг становится странно сухим на вкус, когда я наблюдаю, как струйка стекает по его мускулистой груди и наконец падает на пол. Нокс кидает взгляд через плечо:

– Уайетт еще здесь?

– Нет, – воспоминание о его друге и брюнетке-красавице заставляет меня фыркнуть. Я буквально вонзаю вилку в омлет. – Они были последними, кого мне пришлось вытаскивать из дома. При этом они целых полчаса заглушали мой стук и крики, недвусмысленными… сальными звуками.

Нокс брызжет молоком изо рта. Вместе с ним на гранитную стойку вылетает пара хлопьев. К сожалению, все это попадает и на мой омлет, поэтому я с отвращением отодвигаю тарелку в сторону.

– «Сальными»? – повторяет он, не обращая внимания на то, что только что плюнул на мой завтрак. – Кто сейчас вообще использует слово «сальные»?

Я игнорирую его слова. Вместо этого я встаю, подставляю чашку под кофемашину и, прислонившись к кухонному гарнитуру, делаю глоток латте-макиато. Я задумчиво размешиваю пенку ложкой.

– Что имел в виду Уайетт, когда говорил, что ты не нанимаешь фигуристок?

Лицо Нокса мрачнеет. Он перестает запихивать в себя «Чириос» и вместо этого ковыряется ложкой в молоке.

– Ничего.

– Ничего? – я хмурюсь. – Ты хочешь сказать, он просто так это ляпнул?

– Да.

Я вздыхаю:

– Ясно, ты не хочешь мне говорить. Я не против, но мог бы это сказать сразу.

– Я не обязан тебе ничего рассказывать, – тон у него едкий, глаза прищурены, но тут он вздыхает, и напряженные черты его лица смягчаются. – Прости. Я не должен был так с тобой разговаривать.

Его слова меня удивляют. Чтобы чем-то себя занять, я одним махом допиваю остатки своего латте-макиато. Мой взгляд устремлен на остатки молочной пены, пока я верчу стакан в пальцах. Наконец, я поднимаю взгляд на него:

– Тогда зачем ты так поступаешь?

Ноксу не по себе. Это заметно. Его широкая фигура ерзает на узком барном стуле. Он продолжает опускать ложкой в молоко одинокий кусочек хлопьев.

– Не знаю, – он на мгновение задумывается, прежде чем сказать уже спокойнее. – Наверное, чтобы уберечь себя.

Его слова висят между нами, создавая воображаемое силовое поле. Напряжение почти осязаемо.

– От чего? – наконец спрашиваю я. Мой голос тоже стал тише. Мягче. – Я ведь не сделаю тебе ничего плохого.

Нокс поднимает глаза. Его взгляд становится бесконечно усталым.

– Знаешь, Пейсли… В каждом человеке, которого ты знаешь, одновременно скрывается человек, которого ты не знаешь, – он отодвигает миску в сторону и встает.

– Извини.

Я смотрю, как он поднимается по лестнице и исчезает у себя в комнате. Одна часть меня хочет пойти за ним. Другая часть – что мне совсем не