Дом на берегу океана, где мы были счастливы - Аньес Мартен-Люган Страница 35

всегда завораживал. Музыка и Джошуа непрерывно стремились к господству друг над другом, сохраняя при этом бесконечное взаимное уважение. Ноты будто гипнотизировали его, а он использовал свою власть над ними, чтобы укротить их, а потом превзойти. Впечатляющая точность и правдивость этой пьесы обрушились на меня со всего размаху. Я физически ощущала их. Что это за редкостная и неописуемая глубина, находившая такой отклик у моего тела? Его сводило, оно разрывалось. Эту музыку написал Джошуа, я узнавала его язык и стиль. Мне хотелось завопить от горя.

Его руки повисли над клавиатурой. Он попытался щелкнуть суставами, и его лицо исказилось от боли.

Нас накрыла тишина.

– Джошуа…

– Это тебе… Для тебя.

Он бесконечно долго вставал из-за рояля, как если бы хотел растянуть момент. Наши глаза нашли друг друга. Я всегда чувствовала себя лучше всего, когда он окутывал меня взглядом. Мы были одни в целом мире. Не существовало ничего, кроме Нас. Он звал мое тело, мою душу. Слова были бесполезны, как и в первую минуту нашей первой встречи. Я подчинилась порыву, который оказался сильнее упадка сил, преодолела разделявшее нас расстояние и бросилась в его объятия, а он их сжал. Его запах. Его тепло. Его вибрирующее тело, прильнувшее к моему. Мы двое как единое целое. Неистовая сила. Эта удерживающая нас рядом неистовая сила, которую я любила больше собственной жизни.

– Я пишу для тебя, для нас. После твоего ухода я больше не сочинял. Теперь мы опять будем играть вместе.

Слезы текли сами собой, и я не могла с ними справиться. Как сказать ему? Как разрушить его мечту? Нашу мечту.

– Слишком поздно…

Я подняла голову, льдистая голубизна его глаз и успокаивала, и терзала меня. Он отказывался понимать смысл моих слов, отказывался признавать неотвратимое. Несмотря на это, его беспокойство было почти осязаемым.

– Посмотри на меня, Джошуа, посмотри на меня, и ты все поймешь… Не заставляй меня произносить это.

Он долго сопротивлялся, потом его взгляд оторвался от моего, внимательно прошелся по моему лицу, его дыхание ускорилось, его руки ощупали мое исхудавшее тело и убедились в том, насколько я измождена. Он задрожал, его лицо исказилось.

– Прости, – прошептала я.

Он крепко стиснул меня, словно пытаясь не отпустить от себя, поглотить, помешать снова сбежать. Только я не собиралась его покидать. Хотела оставаться с ним до самого последнего вздоха. Мои пальцы цеплялись за него, а его ладони охватили мое лицо. Мне были знакомы все его жесты. Он прижал свой лоб к моему. Так мы и стояли неимоверно долго, и наше дыхание смешивалось. Его руки на моих щеках, моя грудь, расплющенная его торсом.

– Ты вернулась… ты здесь… Увидеть тебя, услышать твою игру, ощутить тебя своим телом, хотя бы ненадолго… впервые с тех пор, как ты ушла… Ради этого момента я жил.

– Если можно благодарить собственную смерть, так это за то, что она нас снова соединила. Без нее я бы никогда не вернулась сюда.

Его лицо закаменело, когда я так жестко напомнила, что у меня нет будущего. Я погладила его по щекам, чтобы успокоить.

– Я бывала счастлива, но мне так и не удалось излечиться от тебя, Джошуа. И я не хотела, вернувшись сюда, заново встретиться с болью, причиненной своим уходом.

Он запаниковал, задышал быстро, шумно.

– Ты меня простила?

– Нечего было прощать, Джошуа, никогда не было. Я просто испугалась. Испугалась того, что может натворить наша любовь.

Наша любовь убила его мать. Я не смогла смириться с последствиями случившегося. Меня мучила совесть. Из-за меня, из-за безумной любви ко мне Джошуа подтолкнул мать к смерти. Меня окончательно измотали эти семь лет страсти, душевной боли расставаний, постоянной боязни скандалов и непоправимых выходок в общении матери и сына. А еще – мощного накала наших чувств друг к другу. Когда после похорон он тоном, не терпящим возражения и без намека на угрызения совести, сказал, что теперь никто не будет создавать нам проблемы, я прекрасно понимала, что он в состоянии шока, и тем не менее, у меня впервые проснулось желание отдалиться от него. В последующие дни я окончательно замкнулась, больше не играла на рояле, не могла отвечать на вопросы, которые мне задавал Джошуа, а он отчаянно беспокоился за меня. Мне хотелось хотя бы недолго поразмышлять в спокойной обстановке, пожить в банальных условиях, позволить разуму взять верх. В результате я объявила, что уеду к родителям на несколько дней.

И больше не вернулась.

Погрузилась в пучину ломки.

Со временем я стала понимать, что бросила Джошуа в худший момент его жизни, однако, из-за того что произошедшее оказало на меня слишком сильное воздействие, я не могла отнестись к его словам снисходительно. А потом стало поздно отступать.

– А ты, простишь ли ты меня за то, что я тебя бросила?

– Я никогда не обижался на тебя за это… Во всем виноват я: и в отношении к матери, и в ее смерти, и в моей дикой реакции… Я не сумел тебя защитить… Странно, что ты не испугалась меня еще раньше. Именно поэтому я не пытался тебя найти, вернуть тебя… Вынесенный мне приговор был справедливым, а ты заслуживала лучшего, самого доброго. Ты оставила меня, чтобы выжить, и только я несу за это ответственность.

Я открыла рот, собравшись перебить его, но он положил ладонь на мои губы.

– Ты не была готова меня простить, значит, я должен был выживать без тебя. Такова моя кара. Все это время я днем и ночью мечтал о том, как ты вернешься ко мне, но лишь тогда, когда сочтешь, что я искупил свою вину… И вот ты здесь…

– Совсем ненадолго…

Он наклонился ко мне.

– Я люблю тебя, Мадди…

И он поцеловал меня – яростно и очень осторожно, стараясь не причинить боль, не напугать меня. Его губы, прижавшиеся к моим, его язык, танцующий вместе с моим. Я могла бы ощутить себя в раю. Но я была совсем не там. Меня захлестнул гнев на свое тело: совсем скоро оно станет безжизненным и уже сейчас не позволяет мне ответить ему так, чтобы мой ответ был достоин любви, которая сохранилась до сих пор.

– Я буду делиться с тобой своим дыханием, пока это возможно, – шепнул он, не отпуская мои губы. – И смерть не разлучит нас… вспомни мое обещание.

Ничто этого не предвещало, но мне вдруг стало плохо, и я свалилась на него, словно тряпичная кукла. Он уверенно поймал меня и взял на