Любовь с первого взгляда - Кейт Клейборн Страница 4

Ответ таков: Нора.

Нора будет.

«Ты не злишься на Донни, – отчитала она себя, – ты понимаешь, что дело в другом».

Она отпила кофе, стараясь уловить ощущение золотого часа. Было прекрасное еще-не-утро: теплое, без влажности, очень приятное, – именно такого она и ждала всю свою первую суровую зиму в Чикаго.

Но не вышло.

Она злилась. Она злилась, психовала, и ей было страшно, потому что тихий, добрый Донни Пастернак умер, а это уже достаточно плохо, особенно так скоро после Нонны. Но, помимо этого, к ней пришло ужасное осознание того, что быть соседкой, подругой и почти членом семьи не значит ровным счетом ничего, когда речь зашла о том, что делать с его квартирой.

Нора никогда не тешила себя иллюзиями о том, что другие думают о старом кирпичном здании на шесть квартир, который стал для нее первым в жизни настоящим домом, хотя за годы характер суждений изменился. Когда она впервые приехала с визитом, родители всю дорогу от аэропорта тихо – если честно, не очень тихо – обсуждали, что Нонна потратила уйму лет и денег на этот «домишко», когда могла после смерти мужа, дедушки Норы, остаться в своем прекрасном доме в пригороде, последний платеж за который был внесен уже давным-давно. Спустя двадцать лет мнения изменились: разве это не самый ветхий дом в районе? Может, ему стоит немного подтянуться, чтобы соответствовать? Неужели никому и в голову не пришло освежить его, сделать немного современнее? Эти полосатые обои в коридорах… они что, из бархата?

Дело в том, что никто не ценил классику. Люди не понимали, что такое преданность!

Нонна всегда так говорила.

Нора прикрыла глаза, задумавшись, что бы Нонна сказала сейчас. Наверное, что Донни был далеко не «люди». Она бы сказала, что доверяла Донни. Что Донни, как и другие жильцы дома, ставшие ей семьей (и совсем не «как»!) за все эти годы, позаботился о том, чтобы квартира перешла в хорошие руки, к тому, кто понимал этот дом. На самом деле так считали все жильцы. В конце концов, Нонна завещала квартиру Норе, потому что знала: внучка позаботится о ней. Она знала, что Нора любит этот дом так же сильно.

– Может, он оставил квартиру кому-то из нас, – сказал Джона неделю назад, на первом собрании жильцов после смерти Донни. Нора стояла у входа, на бетонном полу в подвале прачечной – суровая реальность под подошвами ее кроссовок. Лица соседей светились надеждой, ей вспомнились три неудачные попытки дозвониться до нотариуса Донни.

«Думаю, нам бы уже сказали, – думала она. – Думаю, нам бы сказали, если бы наследником стал один из нас».

Однако Нора не произнесла этого вслух. Она изобразила улыбку и сказала: «Наверное, нам лучше подождать, пока что-то не выяснится», – сжимая устав жильцов с чувством надвигающегося рока. Если это не один из них, она не знала, кто стал наследником. Сколько лет она знала Донни, и он был мирным и добрым, а еще – одиноким. Ни девушки, ни парня, ни друзей, ни семьи за стенами этого дома.

Четыре утра – это слишком рано для очередного звонка нотариусу?

Нора с силой выдохнула, пустив рябь по едва пригубленному кофе темной обжарки. Дело в том, что ей давно пора было перестать предаваться размышлениям в четыре утра. Может, следовало снова составлять списки дел, потому что те неотвеченные звонки точно предвещали неладное: наверняка какая-то безликая фирма по инвестициям в недвижимость прямо сейчас прочесывала записи о смертях в округе Кук[1], ища возможность провернуть какой-нибудь свой трюк. Они могли заявиться на мусоровозке, выкинуть все вещи мирного и доброго Донни Пастернака; они бы точно жаловались на обои в коридоре («Никакой преданности!» – фыркнула откуда-то Нонна). Месяцем позже перед домом красовалась бы табличка «Продается», указывавшая на квартиру Донни, с ценником – и это стало бы началом конца дома, в котором Нонна построила свою вторую жизнь, который – со щепоткой случая и горой усилий – стал одной большой семьей.

Она снова вздохнула – в этот золотой час ситуация была в самом деле «горе мне», – выпрямила ноги и встала с кресла, жестко, прямо, приготовившись. Она не может просто сидеть и ждать… должен быть выход.

В этот момент дверь внизу открылась.

Норе было знакомо утро в четыре часа.

Норе было знакомо утро в четыре часа в этом доме.

Она точно знала, что никто, кроме нее, никогда не выходит на балкон в этот час.

Никто, кроме.

Никто, кроме… кого-то новенького.

♥ ♥ ♥

Нора понимала, что будет во всех смыслах совершенно неприемлемо броситься на балкон и, перегнувшись через перила, спрашивать человека внизу, как ему винтажные обои. Во-первых, солнце еще даже не взошло. Во-вторых, под пижамой у Норы не было бюстгальтера. В-третьих, если обои были единственным, с чего она могла начать разговор, ей не помешало бы чаще общаться с людьми.

А может, внизу тот самый нотариус, который не знает телефонного этикета? Или хуже! Лицо безликой фирмы по инвестициям? Конечно, время было раннее, но, может, эти люди круглыми сутками и без выходных воплощают свои обоененавистнические планы? Она точно была не готова к подобным стычкам, особенно без бюстгальтера и заготовленного слайд-шоу о меркантильных трендах рынка недвижимости.

«Сначала бюстгальтер», – сказала она себе, потянувшись к дверной ручке, и застыла.

А что, если это вообще кто-то другой?

Нора не могла это объяснить, это предчувствие… предчувствие, будто еще рано уходить в квартиру, будто она должна встретиться с открывшим ту дверь человеком.

Само собой, раннее утро никуда не делось, как и отсутствие белья на ней, к тому же она так и не придумала, с чего начать разговор, так что решила, пусть это знакомство хотя бы на какое-то время останется односторонним. Она аккуратно поставила чашку с кофе на столик на балконе и – благодарная за тишину деревянного пола под босыми ногами (спасибо ее осведомленности о самых скрипучих половицах) – сделала шаг к перилам и пристроилась в промежутке между многочисленными цветочными горшками.

А затем выглянула и посмотрела по диагонали вниз, на балкон Донни.

Сначала она увидела лишь темный силуэт, очерченный светом из квартиры. С ее ракурса было видно лишь тело: на перилах балкона, выдававшегося во двор чуть сильнее, чем балкон Норы, были широко расставлены длинные руки; между ними и стройной талией, переходящей в широкую, вогнутую спину, образовались треугольные пустоты; голова между