Из рода волхвов - Мирослава Раевская Страница 4

— Так и быть, уважу твою волю.

Глава 2

— Беляй, балда ты окаянная, а ну выходь из хаты! Мы так до вечера снег чистить будем!

— Да иду я, папаня, что ты сразу начинаешь?

Среди жителей Берёзовки бытовало забавное мнение, что название их селу придумали явно по-пьяни. А всё потому, что иначе объяснить было сложно, почему местность, вокруг которой на несколько миль вперёд не виднелось ни единой берёзки, их многоуважаемые предки обозначили именно так. Да и как им, в принципе, в голову пришла идея сунуться в этот край безлюдный и свирепый — тоже никто не знал. Зимой тут было холодно и голодно, а летом — знойно. Но жить приходилось там, где жилось, — а иначе как же? До ближайшего города сутки пути, не меньше! Повезёт, если доедешь, и волки не задерут. А так, может, кто и похуже на душу людскую позарится… Нынче нечисти всякой много было в округе.

И проверять удачу на прочность, конечно, никто не хотел.

Так вот и жили они, на самом краю Пряценского княжества, позабытые и позаброшенные не только собственным князем, но и богами, по всей видимости, тоже.

Самые весёлые времена в Берёзовке наступали в разгар зимы, когда снегом их заметало со всех сторон света. И как не молили они Марену, суровую владычицу холодов и вьюг, сжалиться над их несчастными покосившимися избушками, всё без толку — заваливало так, что откапываться приходилось всё утро. А, бывало, и день. Зато в такие моменты в жителях Берёзовки, обычно хмурых и нерасторопных, просыпалось невиданное для них человеколюбие. Они, сплотившись, как перед тяжкой сечей, шли откапывать своих соседей, с которыми только вчера ругались так, что кумиры на домашних алтарях подпрыгивали от воплей. Не было, как говорится, счастья, да несчастье помогло.

Веселина общего воодушевления, впрочем, не разделяла, а на лопату так и вовсе смотрела презрительно, как на ворога поганого. Но с матушкой спорить было сложно, особенно когда она воинственно замахивалась веником и гнала её из хаты прочь. Нет, матерью плохой она вовсе не была, просто старухе, жившей напротив, никто другой помогать откапываться не хотел. Так уж вышло, что бабулю Светану в Берёзовке не сильно жаловали, уж больно сварливой она была, — доброго слова от неё не дождешься. Бранила всех, от мала до велика, — только никто так в итоге и не понял за что. И Веселина бы плюнула на неё, оставив эту старую озлобленную ведьму доживать свой короткий век под слоем снега, но сердобольная матушка со своим веником выбора ей не оставляла.

— Иду я, маменька, иду. Не бранись только с утра пораньше, — скривившись, брякнула она и сунула в рот недоеденный ломоть хлеба.

Дедушка, расслабленно умостившийся за столом, смотрел на неё из-под нависших белых бровей с весельем в карих глазах. И, когда Веселина с обречённым видом схватилась за лопату, вдруг подал голос:

— А ты ничего не забыла?

Она непонимающе глянула на него, вздёрнув бровь. И вдруг почувствовала, как их дом легонько дрогнул, словно кто-то огромный стукнул по нему кончиками пальцев. Они все испуганно замерли. Наверху послышался скрип и шорох, и кто-то обиженно заколотил по потолку так, что тарелки на полках зазвенели. Веселина встревоженно глянула на мать, которая вдруг суетливо бросилась к погребу.

— А чего Бакуня сегодня разбушевался? Мы что, не так что-то сделали? — с опаской поинтересовалась она.

Дедушка улыбнулся в густую бороду и, поднявшись со скрипнувшей лавки, легонько стукнул её по лбу.

— Дурная, забыла, что ли, что сегодня за день?

Веселина тихо ойкнула, но тут же испуганно поджала губы, когда по потолку вновь заколотил их разозлённый Домовой. В конце второго зимнего месяца они всегда отмечали именины домашнего духа-хранителя, но в этот раз из-за того, что снегом их завалило по самые окна, мысль о празднике совсем вылетела из головы. Бакуня хоть и не был самым сварливым представителем своего уникального вида, но обижаться умел так, что потом весь оставшийся год они не знали, куда деваться от его злых проказ. Поэтому поздравить именинника в его день было делом верным. Даже обязательным, скажем так.

— На, отнеси-ка Бакуне подарок, — сказала матушка и всучила ей горшочек с кашей и праздничный ковшик с тёплым молоком. — Пусть не гневается на нас, помним мы про его именины. А это отдай, сама схожу бабку Светану откопаю. Всё, иди-иди, топчешься ты тут на пороге!

Мать совершенно бессовестно толкнула её в сторону кухни, а сама с необычайной прытью скользнула за дверь, — и сквозняк ловко проник ей за шиворот. Поёжившись, Веселина угрюмо глянула на непривычно улыбчивого дедушку, который, подражая строгой интонации её матушки, деловито протянул:

— Иди-иди, чего стоишь! Уважь Бакуню, пока он нам дом вверх ногами не перевернул.

— Почему именно я, деда? — обиженно пробурчала Веселина. — Он меня вообще не жалует. Ты сам и сходи, он тебя больше всех любит.

Дедушка тут же засуетился и, схватившись за свой неизменный посох, с тихим шарканьем поспешил к двери. Вид у него при этом сделался такой занятой, будто бы с утра пораньше к нему вдруг выстроилась очередь из заболевших односельчан, которым всем, как одному, нужен был его лекарский совет.

— Так вот и наладь с ним дружбу, Линочка. А я делами займусь, так что, — он лукаво кивнул в сторону печки. — Займись и ты чем-нибудь полезным.

И скрылся, хлопнув дверью. Веселина от отчаяния готова была разрыдаться, но едва ли это хоть как-то повлияло бы на ситуацию. Устало вздохнув, она, удобнее перехватив горшочек с кашей, приблизилась к печке, — от неё веяло теплом и дымом. Она с показательным стуком опустила кашу вместе с молоком на шесток и, взяв кочергу, легонько постучала по камню. За печью что-то громко зашуршало, закопошилось и, наконец, показалась лохматая светлая голова. Обиженные голубые глаза на волосатом лице разглядеть было сложно, но она чувствовала, как они буравили её недоверчивым взглядом.

— Ну, и чего ты такой хмурый? Помним мы про твои именины, — Лина кивнула на угощения. — Мама сегодня с утра кинулась готовить тебе гостинцы, а ты, нетерпеливый, чуть весь дом нам не перевернул!

Волосатая голова лишь демонстративно фыркнула в ответ на её слова. Веселина едва сдержала раздраженный вздох, понимая, что грубить духу-хранителю очага никак нельзя.