Шведское солнце и пармезан - Кристоффер Хольст Страница 40

Расмус помешивает деревянной ложкой булькающее варево, как учила его Карина. Смотрит, как сестра добавляет еще больше оливкового масла, одну или две столовые ложки томатного пюре, самбал [23], снова оливковое масло… но все, на чем он может сосредоточиться, это злость. Карина отошла на второй план, став кем-то вроде кулинарного призрака, чьи руки время от времени мелькают над кастрюлькой.

Расмус косится на Хильду, которая готовит за столиком напротив, теперь снова в команде с Данте. И сегодня на ней платье в горошек, в котором, приходится признать Расмусу, она выглядит довольно хорошенькой. И все же. Это по ее вине…

– Ты ведь мешаешь? – спрашивает Карина.

– А ты что, сама не видишь?

– Ну-ну, я просто спросила. Ты что, встал не с той ноги?

Расмус лишь что-то ворчит в ответ. Карина решает сменить тему:

– Видишь, как он смотрит на меня?

Расмус непонимающе оглядывается:

– Ты о ком?

Карина кивает на стол перед ними:

– Данте?

– Тсс!

Расмус смотрит на Данте, которому поручено то же самое, что и ему. Мешать, мешать и еще раз мешать.

И где только он умудрился накачать такие мускулы, думает Расмус. Интересно, я тоже могу заиметь такие? Или уже слишком стар для этого?

– Да, – шепчет Карина. – Данте. Видал, как он на меня пялится?

– Да ну?

– Серьезно тебе говорю. Прямо глаз не сводит.

– Ерунду болтаешь.

Карина замолкает и добавляет еще немного молотого перца в томатный соус. На тарелке рядом лежат порезанные ломтики баклажанов, посыпанные солью, чтобы они дали влагу.

А следом происходит вот что.

Расмус видит, как Данте украдкой оглядывается назад. Его взгляд бегает, ища Карину. Его хулиганская улыбка. Блеск в глазах. А потом он замечает Расмуса и быстро отворачивается. Расмус в замешательстве смотрит на Карину.

– О господи.

– Теперь-то ты мне веришь?

– Верю. Но… зачем?

– Что зачем?

– Зачем… он пялится на тебя?

Карина с недовольным видом складывает руки на груди.

– Да, действительно шокирующий факт. Что кому-то может взбрести в голову пялиться на эту страшную кикимору.

– Ну что ты, сестренка, ты же знаешь, для меня ты самая красивая на свете, но… ты же старше его в два раза.

– И что с того? Я, может, вроде той пумы [24], о которой все сейчас говорят.

– Все?

– Да. Во всяком случае, так говорят в «Отеле «Парадиз». О телевизионных ведущих. Она настоящая милфа [25]. Или пума.

– Ты смотришь «Отель «Парадиз»? Его даже Юлии нельзя смотреть.

– Конечно, нельзя! Ей же всего одиннадцать! А я взрослая – мне можно.

Расмус скребет в затылке. И тут Данте снова оборачивается, и на этот раз Карина встречается с ним взглядом. Они улыбаются друг другу, и Карина принимается такими размашистыми движениями выдавливать последнюю влагу из баклажанов, что ее грудь под блузкой с декольте так и ходит ходуном. Данте замирает, кажется, не в силах отвести взгляда от этого зрелища.

– Просто прелестно, – ворчит Расмус, когда Данте наконец-то отворачивается.

– Да брось. Чем больше флиртуешь, тем дольше живешь. У меня и в мыслях не было ничего такого.

– Надеюсь. Иначе я срочно звоню в БРИС [26]. Я, кстати, думал, что ты счастлива с Андерсом.

Поначалу Расмус не реагирует, когда его сестра не отвечает. Думает лишь, что она ищет какой-нибудь ингредиент для соуса, но когда случайно обращает на нее взгляд, то замечает, что она внезапно стала… другой. Словно у нее наступил один из тех «подростковых дней», как это называла их мама, когда они еще оба жили дома.

– Эй! – взволнованно спрашивает он. – Все в порядке?

– Угу.

– Вы же и впрямь счастливы?

– Конечно.

Расмус морщит лоб, глядя на то, как Карина принимается натирать на терке сыр пармезан.

– Конечно? Как-то не слишком убедительно это звучит. Погоди, сестренка, вы же любите друг друга? У вас же самая лучшая на свете семья, о которой можно только мечтать!

Тут она поднимает голову, и Расмус пугается. Глаза Карины подозрительно блестят.

– Ты так думаешь?

Расмус сглатывает. Его мысли принимают совсем иное направление. Он думает про те два последних года, которые он провел дома у сестры. Все их совместные ужины, вечера, проведенные за просмотром «Солнечной стороны» и «По следу». Все совместно откупоренные бутылки вина, разожженный в холода огонь в камине. Конечно, бывали и ссоры. Карина и Андерс постоянно между собой грызутся, они всегда этим занимались, и в этом нет ничего удивительного. Родители Карины и Расмуса тоже много ругались, и в этом отношении Карина вся в мать – такая же темпераментная, сумасбродная и совершенно не умеет держать язык за зубами. Но вместе с тем ласковая и любящая. Поэтому перебранки Карины и Андерса скорее были похожи на приятный саундтрек к жизни Расмуса за последние два года.

У меня сегодня нет сил готовить ужин, давай сам вставай к плите.

Кто запихал Кинг-Конга в сливное отверстие?

Я больше ни в жисть не сяду за один стол с семьей Андренов. Почему ты не предупредил, что они такие трезвенники?

Если еще раз оставишь молоко на столе, я тебя кастрирую.

Но вместе с тем в их жизни было место для любви и нежности. Поцелуйчики, улыбки, которыми они обменивались за обеденным столом… или же? Неужели Расмус совершенно не заметил, что эти моменты стали случаться все реже и реже?

Расмус перестает мешать томатный соус.

– У вас уже не так все хорошо?

Какое-то время Карина молчит. А потом тихо произносит:

– Не знаю. Как узнаешь… что все хорошо?

Расмус пожимает плечами.

– Ну… когда живешь полной жизнью. Тебе все нравится, и больше никто не нужен.

Карина кивает.

– Что? – взвивается Расмус. – Нужен?

– Я об этом не думала. А впрочем… думала. Не пойми меня неправильно, я люблю нашу семью и нашу жизнь и рада, что Юлия растет такой замечательной девочкой. Но… порой я просыпаюсь по ночам, оглядываюсь и понимаю, что лежу в своей кровати, рядом храпит муж, и в такие моменты я чувствую себя почти… разочарованной.

– А кого бы ты хотела увидеть вместо него?

– Не знаю. Наверное, никого. Пожалуй, мне бы хотелось оказаться одной в постели.

– Будь осторожна со своими желаниями.

Карина отводит взгляд, слишком хорошо понимая, что имеет в виду Расмус.

– Мы уже… гданзалисьсексм.

Слова сливаются в одно неразборчивое бормотание.

– Что, прости? – не понимает Расмус.

Карина наклоняется