Элиза и Беатриче. История одной дружбы - Сильвия Аваллоне Страница 45

Дебора, подскочив на диване, хватает пульт и прибавляет громкость. Фабиана и Клаудиа тоже во все глаза уставились на экран. Там парень, некий Даниеле, загорелый, с ухоженной бородкой, с завивкой волосок к волоску. Сидит в гостевом кресле на каком-то шоу и что-то говорит убитым голосом.

– Так я не поняла, – прерывает его ведущая, – это правда или нет, что вы должны были пожениться?

Парень смотрит на нас. Как мы сидим у себя дома. И с волнением признается:

– Я еще никому этого не говорил, Барбара, клянусь тебе. Но на Феррагосто, когда мы были на острове Форментера, я сделал ей предложение.

– И она?

– И она сказала «да».

– Брехун! – взрывается Дебора.

– Один месяц? Два? – считает Фабиана. – Сколько они были вместе, он и Россетти? Да он уже на всех каналах женихом представляется.

Они спускают собак на этого качка, который теперь плачет. Они про всех ее мужчин знают: с кем Беатриче встречалась, с кем просто флиртовала. А я знаю лишь одного, и вот теперь начинаю думать о Габриеле.

Он бы такого никогда не сделал. Не выставил бы себя на сцену, под лучи прожекторов, не распространялся бы о полуночном купании голышом, о целых днях, проведенных безвылазно в номере гостиницы. За все это время Габриеле ни разу не проговорился не только прессе, но и вообще никому из тех, кого я знаю, – что был с Беатриче. И не один-два месяца, а несколько лет. И что был у нее первым. Он, как и я, хранил полное молчание. Держал секрет при себе. К горлу подкатывает волна ностальгии, чувство товарищества, какой-то общей принадлежности, и я вскакиваю со стула, придумав оправдание, будто мне срочно нужно приготовить ужин.

Я сбегаю, оставив наполовину полный бокал. С мыслью, что в последние два дня я уже столько лжи нагородила, словно у меня вдруг появился любовник.

* * *

Я открываю дверь квартиры, раздеваюсь, бросаю все – сумку, шарф – как попало на комод. Бегу в комнату, сажусь за компьютер, набираю имя: «Габриеле Мазини» в популярных соцсетях. Да, у меня тоже есть аккаунты, но в них ничего: ни фотографии, ни одного слова. Они нужны не для того, чтобы меня нашли, а для того, чтобы тайком подлавливать других.

В строке поиска я набираю «Габриеле Мазини из Т.», но интернет не выдает ничего подходящего. Как и на «Габри Мазини». По возрасту – я подсчитываю: сорок – тоже мимо. По интересам – мотоциклы – опять не то. Все или слишком старые, или слишком молодые, или блондины, или шатены, или поседевшие. Время идет, а у меня ничего не движется. Не могу его найти. Я расстроена, но не удивлена.

Габриеле никогда не стремился привлекать к себе внимание. И даже так ни разу и не дал Беатриче сфотографировать себя для этих проб, которыми она так загорелась. Он был красив как Аполлон, в сто раз красивее Даниеле. Я даже больше скажу: задолго до того, как Беатриче превратилась в несравненную «Мавританку» и заблистала на всю планету, Габриеле-мавританин блистал в переулках старого города Т. Он выходил из дома в рабочем комбинезоне, и все матери и дочери, онемев, провожали его взглядом. Ему достаточно было щелкнуть пальцами, чтобы попасть на подиум, на телевидение. Он мог бы иметь любую женщину, рушить браки, жить за счет богатых миланок, бывавших в Тоскане на отдыхе. Но остался в своем уголке, покуривая косяк и глядя мультики Миядзаки, довольствуясь своей жизнью – неповторимой, цельной, без лжи и чар, вдвоем с девчонкой – пусть и особенной, но все же в те времена просто четырнадцатилетней пигалицей.

Я закрываю интернет и открываю Word. Возвращаюсь к любовнику. Потому что это правда, он у меня есть: это текст, который я пишу. И который до сих пор не знаю, как назвать: выпуск пара, дневник, роман? Но определения не имеют значения.

Я вспоминаю один из тех дней, когда Россетти еще не появилась. Была только Беа в бикини, растянувшаяся рядом со мной на песке на пустом пляже: сезон еще не начался. Она загорала, чтобы «подсушить прыщи», а я, завернутая по своему обыкновению в длинную и широкую, точно ночнушка, футболку, повторяла Фукидида. Широкое беспокойное море, островки и корабли до самого горизонта, история, которая, если писать ее со всей возможной точностью, становится, по словам Фукидида, «достоянием навеки». В какой-то момент мне надоело повторять «Историю Пелопоннесской войны» к завтрашнему опросу, и я спросила:

– А как вы с Габриеле познакомились?

Беа распахнула свои легендарные глаза, сделавшиеся на ярком солнце яблочно-зелеными.

– Помнишь мастерскую Дамиано? – начала она. – Прошлым летом у меня на скутере тормоза забарахлили, и я отвезла его туда чинить. Мама ждала меня в машине, даже двигатель не глушила. Я зашла и наткнулась прямо на этого потрясного красавчика, Эли. С голым торсом. Руки в масле, валяется под мотоциклом, помогает Дамиано. И тогда я скрылась из поля зрения матери.

Я думаю: как это было просто в четырнадцать лет. Ты заходишь куда-то – в мастерскую, в библиотеку, не важно, – и тут же начинается история любви, разрушительной, на всю жизнь.

Габриеле, со своим неграмотным итальянским, с тремя классами средней школы, должно быть, на лету схватил, что в этой девочке есть что-то необыкновенное. По словам Беа, они «взглянули друг на друга – и мир остановился». Потом она уже явно начала приукрашивать, привирать, выдумывать детали, потому что ее конек – не хроника, а роман.

Лучше всего я помню – и, вероятно, это единственный правдивый кусок в ее истории, – что на страже за помутневшим стеклом стояла колдунья Джинерва: с кондиционером на полную мощность, с идеальной укладкой и со страстным стремлением скорее попасть в свой излюбленный бутик. Беатриче понимала, что нужно срочно ловить момент, и потому, пригнувшись, прокралась в кабинет Дамиано, вырвала из блокнота листок, написала свое имя, домашний телефон и дала указание: «Когда будешь звонить, представься Винченцо из фотостудии Бараццетти». И назначила свидание на следующий день у дамбы на том самом пляже, где мы теперь лежали.

– Погоди, ты сама ему назначила свидание? – недоверчиво переспросила я.

Беатриче села, серьезно посмотрев на меня:

– Если рядом с тобой что-то сверкает, почему бы это не схватить?

* * *

Что-то я совсем увязла, Габриеле уже направляет мою руку. Надо бы навести порядок в моем повествовании, снова выйти на нужный курс.

– Отбирай главное, – принялась бы наставлять меня Беатриче. И действительно,