Последнее письмо из Греции - Эмма Коуэлл Страница 6

На следующее утро он раскаивался, извинялся и оправдывался. Я никогда не считала, что со мной жестоко обращались: он меня не бил. Теперь думаю иначе.

Наши отношения разрушались, что постепенно вошло в норму. Мне было стыдно признаться, что я в нем ошиблась. Я тщетно пыталась его исправить и покорно молчала. Так я сама себе устроила ловушку.

Я снова смотрю на ноутбук, на залитую солнцем квартиру на склоне холма и стряхиваю спутанные мысли, переплетающиеся друг с другом, как туго натянутые ленты майского дерева. Чем-то привлекает меня это место, которое так много значило для мамы, что она неоднократно изображала его на холсте. Я нетерпеливо и расстроенно постукиваю пальцами по столу. Мне нужно избавиться от цепляющегося горя и отогнать прошлое. Сидя на месте, я ничего не узнаю.

Рассматривая фотографию маминой картины и этого мужчину, я чувствую себя немного неловко. Что-то в нем есть, глубина и сила характера, которую она каким-то образом сумела изобразить, несмотря на то, что он в тени. А те слова на обороте? Кого судьба свела, а потом разлучила? Она говорит о себе и о человеке на картине?

Кто-нибудь наверняка знает. И я намерена это выяснить.

Я автоматически заполняю платежные данные и бронирую квартиру и авиабилеты. Отбываю в пятницу. Я делаю глубокий вдох – и отбрасываю опасения. И нажимаю: «Подтвердить».

Глава 4

Сон прерывает резкая трель телефона. Проснувшись, я никак не могу вспомнить, от кого бежала. Сны тревожные, яркие. Сплю я беспокойно.

На домашний телефон звонят редко, поэтому звук кажется непривычным. Я застываю на месте, зная, что произойдет, когда звонок прекратится.

Включается автоответчик: звучит голос, который в реальной жизни я больше никогда не услышу. Мама. Такой же хрипловатый тембр, что и у меня. Из глаз градом катятся слезы. Каждый слог ударом отдается в сердце. Мамин голос вызывает эхо ускользнувшего сна. Я пытаюсь его вспомнить, вороша сонный туман на задворках сознания. Но он исчез. До него не добраться.

Я закрываю глаза ладонями, призывая смелость. Раскисать нельзя – день только начинается. Слышу длинный гудок – на том конце вешают трубку, потом короткий – сообщения нет.

Я все больше осознаю, что представляю собой без мамы. Проблески понимания мимолетны, но со временем станут более конкретными. Я изменюсь, и, если в ответ на сочувственные вопросы буду отвечать, что у меня все в порядке, в конце концов так и случится.

Сейчас, по крайней мере, у меня есть неотложная задача – собраться в Грецию.

Я еду уже завтра и очень волнуюсь, ведь у меня есть цель, которой нужно себя посвятить. Цель, которая не оставит места для пустых раздумий и мучительных терзаний. И помимо основной миссии – поиска маминой картины, я предвкушаю новые блюда, которые попробую в Греции. Обрести кулинарное вдохновение, сменить серую мрачную погоду на искрящееся море – безусловно, наилучший способ избавиться от печали. Я пойду по маминым стопам, как и она, находя в путешествии стимул для работы.

Мой день начинается с мысли о Метони. Из-под маминой кровати я достаю потрепанный чемодан и вытираю с него пыль. За годы путешествий он исцарапался и поистерся. Наклейки наполовину содраны. Вдыхать воздух этой комнаты, впитывая следы маминого присутствия – это одновременно и страдание и утешение. Туалетный столик по-прежнему завален косметикой, баночками с кремами и бутылочками. Как будто мама только что вышла. Но она не вернется, и чем дольше дом будет выглядеть так, будто мама вот-вот вернется, тем хуже для меня.

Но если все убрать, то это окончательно разрушит нашу связь, разорвет узы, а я к этому не готова. Я даже не могу навести порядок в студии. Нет, я пошла туда: хотелось проверить, не спрятана ли пятая картина серии «Метони» там, чтобы избавиться от заграничного путешествия, однако, увы, ничего не нашла.

Это было бы слишком просто.

* * *

– Желаю тебе найти солнце, обрести покой и потолстеть… Ура!

Таша с апломбом произносит шуточный тост, и я чокаюсь с ней и Ангусом. Мы в индийском ресторанчике, нашем любимом, которым управляют три поколения одной семьи, и за те годы, что мы сюда ходим, их дети выросли, женились, у некоторых родились малыши. Мы чувствуем себя стариками, но балти, разновидность карри, здесь самые вкусные! Мы с Ангусом потягиваем пиво, Таша – газированную воду, и выкладываем маринованные огурцы и приправы на хрустящие лепешки.

– Два первых пожелания принимаются, а последнее – ни за что, спасибо тебе большое! – отвечаю я, первым делом накладывая сочную огуречную райту, что-то вроде салата, стараясь не забрызгать йогуртом свитер.

– Соф, блестящее решение, – вступает Ангус, кладя руку на спинку стула Таши. – А опасения, которые высказала мадам, чистейший эгоизм. Ты чертовски смелая.

Он с лукавой усмешкой смотрит на Ташу, зная, что она заглотит наживку.

– Милый, благодарю за поддержку, – отвечает Таша с поддельным высокомерием. – Я ужасно завидую Софи и жалею, что не еду с ней. Если бы не ЭКО, я бы поехала с тобой. Бродили бы как в фильме «Тельма и Луиза», только без трагической автокатастрофы, по оливковым рощам за Адонисом с прессом, как у Брэда Питта!

– Опередив Джоли! – смеясь, одновременно добавляем мы с Ташей.

– У вас и мозги работают синхронно – какой ужас! – весело качает головой Ангус, отхлебывая пива. – Не знаю, выдержал ли бы кто другой ваш дуэт.

– Кроме тебя, дорогой, нас терпела только мама Линс. Честно говоря, моя родня с нами не справлялась. Во время наших ежегодных поездок с семьей во Францию мы, похоже, доводили мою мать до пьянок чаще, чем ее ор и стычки с бабушкой. Помнишь тот ужасный эпизод: нам с Соф поплохело. Сколько нам тогда было? Двенадцать?

– Не напоминай! Ужас… мы нашли бутылку «Апероля», итальянского аперитива, приняв его за французскую шипучку. Как нам было плохо! После нашей оранжевой рвоты твоя мама исчезла до конца поездки.

Я хватаюсь за живот. От воспоминаний меня мгновенно мутит.

– Чего еще ожидать от моей дражайшей матушки! – говорит Таша, скрывая глубоко укоренившуюся обиду на родительницу. Но меня не проведешь. – Ну правда, могла бы уж как-нибудь продержаться со мной пару месяцев. Но нет. Она тут