Кристина - Кэтрин Куксон Страница 63

теплый солнечный день. Комната была аккуратно убрана и стала даже привлекательной. На столе стоял поднос с чайником — пар уже перестал идти из носика. Чай, как я полагала, уже остыл. Молли не сделала ни малейшей попытки разлить его, после того как я начала говорить, и слушала не перебивая. Подобное было для нее необычным, и когда она поднялась и повернулась ко мне спиной, я с дрожью в голосе проговорила:

— Я никогда так не разговаривала со священниками, но я вовсе не ругалась на него, как они говорят. Хуже всего, что теперь у Дона Даулинга что-то вроде нимба вокруг головы. Как же: весь город знает, что мы собирались пожениться, а он вдруг обнаруживает, что у меня будет ребенок, и этот ребенок — не его. Я могу убить его, Молли, я могу убить его, я ненавижу его, он опять начал стучать в стену и мерзко петь… О Боже милостивый…

Не впервые я подумала «Боже милостивый», но впервые произнесла это вслух, и словосочетание звучало отвратительно; я встала и принялась ходить взад-вперед.

— Вот, выпей. Я разбавила, — голос Молли звучал ровно.

Я взяла чашку и проглотила ее содержимое буквально одним глотком. За эти последние месяцы я привыкла к вкусу виски и полюбила его. Оно не только согрело меня — стакан виски мог облегчить боль внутри, мог заставить меня спокойно подумать: «Ну что ж, такова жизнь».

Виски огненной струей устремилось на дно моего желудка, я прижала ладонь к животу, потом снова села в кресло и повернулась к пустой каминной решетке. Я изменилась. Я знала, что я изменилась. Та высокая белокурая девушка, которая была приятной и милой, несмотря на ребенка, милой внутри и не вызывающей у Кристины Уинтер никаких проблем даже будучи такой, какая она была, — живущей скорее чувствами, чем разумом, и сознающей, что она готова смириться с женой Мартина, — оставалась таковой. Но когда его самолет врезался в холм, она исчезла, рассыпалась, и из обломков появилась новая Кристина Уинтер. И с ней-то жить было нелегко, разве что тогда, когда ее нервы расслаблялись, а желудок ощущал тепло виски…

Когда я направилась домой, из леса показались Сэм с Констанцией. Дочь помахала мне и с криком «Мамочка! Мамочка!» побежала ко мне, держа в руках букетик цветов.

— Я сорвала их для тебя, — сказала она, вкладывая букет в мою руку. Заметив одного из внуков Кемпбеллов, она, не переводя дыхания, спросила — Я могу пойти поиграть с Терри, мамочка?

Я кивнула.

— Ты поставишь их в воду?

Я снова кивнула.

Сэм последовал за мной на кухню. Он сказал:

— Я сделаю тебе чашку чая, ты плохо выглядишь.

Мне не хотелось никакого чая, но я не стала его останавливать. Потом, когда мы сели за стол друг напротив друга, он объявил:

— Я ухожу, Кристина.

Несмотря на то, что меня грызло чувство тревоги, я была поражена этим известием и воскликнула:

— Нет, Сэм!

— Это недалеко, но если я не вырвусь оттуда… — он мотнул головой в сторону стены, разделявшей нашу кухню и кухню тети Филлис, — случится что-нибудь такое, о чем мы все пожалеем.

— Куда ты пойдешь?

— Ты будешь удивлена, — произнес он, лукаво глядя на меня, потом, кивнув в противоположном направлении, коротко ответил — К миссис Паттерсон.

— К миссис Паттерсон?

— Да, она мне всегда нравилась. Когда я был мальчишкой, часто давала мне медяки. Единственной женщиной, кто делал это кроме нее, была твоя мать.

— Но она же методистка[11],— заметила я и тут же подумала: «Боже мой! Неужели я все-таки не избавилась от самой себя до конца? Какие кусочки моего прежнего «я» еще цепляются ко мне?» Миссис Паттерсон стоила сотни тетей Филлис, а уж она-то была якобы хорошей католичкой. — Прости, я сморозила глупость, — поправилась я. — Они — отличная пара. Там тебе будет лучше, — я почувствовала облегчение оттого, что Сэм по-прежнему будет неподалеку.

— Кристина, я хочу попросить тебя о чем-то, — произнес он. Сейчас Сэм сидел не в своей обычной позе, подавшись вперед и свесив руки между колен, а выпрямившись и глядя мне прямо в глаза. — И я буду тебе благодарен, если ты, с одной стороны, не станешь смеяться надо мной, а с другой — не будешь ругать, и что бы ты ни думала, я делаю это потому, что я этого хочу и всегда хотел. Ты выйдешь за меня замуж?

Я не смеялась, не ругалась, я даже не произнесла ни слова, а только медленно опустила глаза под его пристальным взглядом и простонала про себя: «О, Сэм, Сэм».

— Я знаю, что безразличен тебе, что ты никогда не относилась ко мне, как к нему, но мы всегда отлично уживались с тобой. Ты это знаешь. Я никогда не захочу ничего, кроме как быть с тобой рядом. Не думай, что я не пытался выбросить из головы все эти мысли. Пытался — но так уж получилось.

Он говорил о себе то, чего я никогда не слышала раньше, и во мне продолжал звучать тот внутренний стон. О, Сэм, Сэм.

— Мне было пятнадцать, когда я впервые все понял, что я чувствую к тебе, и я подумал: «Нет, не хватало, чтоб еще и я — хватит нашего Дона и ихнего Ронни».

Значит, он знал о наших отношениях с Ронни. Сэм знал все. Нет, не все. Он не знал, как я изменилась: ночью, погруженная во мрак отчаяния, я искала способы сделать кому-нибудь побольнее — как сделали мне. А искать далеко было не надо: я доставала из-под подушки часы Мартина и, сжимая их между ладонями, мысленно видела, как по почте отправляю их ей. В темноте она вставала перед моим мысленным взором с маленьким свертком в руке, и я наблюдала, как она открывает его. Я видела, как она на ощупь шарит рукой, пытаясь схватиться за что-нибудь, чтобы не упасть, потом находит на бумаге почтовый штемпель, поднимает глаза — и я вижу в ее взгляде возмещение всех моих мук. Она заплатила за свой обман, я могу быть довольна.

Но когда наступал рассвет, я понимала, что никогда не смогу сделать подобного. Даже в ночи прежняя Кристина не могла бы и думать об этом подлом отмщении, но я была теперь другая. Все стали другими… Кроме Сэма. Сэм остался прежним. Сэм был самым добрым человеком на земле. Хотя ему было только девятнадцать, я думала о нем как о зрелом мужчине, потому что в каком-то смысле он и был