Пробуждение Оливии - Элизабет О’Роарк Страница 70

Три долгих дня, в течение которых у меня в голове крутится одна и та же фраза, как заезженная пластинка: «Я ее потерял».

Не то чтобы я предполагал, что она когда-нибудь будет моей. Просто отказывался думать о том, что настанет день, когда ее больше не будет рядом. Я рассчитывал, что смогу украсть еще немало таких моментов – дома у моей мамы, на стадионе, в горах – и сохраню их в своей памяти. Как будто от этого будет какая-то польза, когда Оливия исчезнет из моей жизни.

– Как она? – спрашиваю я.

– Ничем не лучше тебя. – Мама останавливается, ставя корзину с бельем на диван. – Изо всех сил делает вид, что с ней все в порядке, хотя совершенно очевидно, что это не так.

В ее голосе слышны какие-то сдерживаемые эмоции, и мне это не нравится.

– Ты говоришь так, словно винишь меня.

– Я действительно виню тебя, Уилл. Ты влюблен в нее. Ты хотя бы сказал ей об этом?

Я резко отодвигаюсь от стола. После всех моих ошибок я в кои-то веки поступаю правильно: не могу поверить, что мама еще и злится!

– Это бы ничем не помогло. Я все равно не могу быть с ней, – отвечаю я, стиснув зубы.

Она сжимает футболку, которую держит в руках.

– Уилл, ради всего святого: Оливия на третьем курсе – совсем скоро она уже не будет студенткой и проблема исчезнет.

Я чувствую пульсацию в виске. Никогда не думал, что моя мать может быть наивной или смотреть на жизнь сквозь розовые очки, но сейчас эти мысли так и вертятся у меня на языке.

– Ну конечно. А что потом? Она приедет к нам и будет жить на какой-то дерьмовой ферме, без тренера, без команды по бегу? На ферме, где она не найдет спонсоров и у нее не будет денег, чтобы летать на серьезные соревнования? Она откажется от своего будущего ради этого?

– Никогда не знаешь, как все может обернуться, – не соглашается она. – До этого еще больше года.

– Мам. – Я встаю, чтобы завершить этот разговор, который уже вел сам с собой множество раз. – Я знаю главное: я не могу уехать, а она не может остаться.

К вечеру субботы, когда должен состояться спортивный банкет, я готов отдать конечность только за то, чтобы увидеть ее снова. Я жажду ее, как наркотик. Это бы ничему не помогло, но сейчас мне плевать. Мне просто нужно ее увидеть.

Всю неделю я спорил с собой, с каждым днем становясь все отчаяннее, а мои аргументы с каждой минутой становились все более нелепыми и менее вменяемыми. «Возможно, я мог бы» – так начинается каждая мысль, и каждая порождена безысходностью. «Возможно, я мог бы найти третью работу, чтобы прилетать к ней время от времени». «Возможно, когда Брендан закончит учебу, я смогу себе это позволить». «Возможно, после университета она сама решит, что бег ей больше неинтересен»…

Это говорит моя слабость, и мне просто нужно пережить этот банкет, не поддаваясь ей. Слава богу, тут есть бар.

Моя мама уже пришла, она сидит рядом с Питером. Понятия не имею, как они оказались здесь вместе. Я мог бы взять ее с собой, если она так хотела сюда попасть. Я доверяю Питеру, но, надеюсь, у него не сложилось неправильного представления об этом вечере.

Я иду к бару. Чтобы это пережить, мне нужно выпить, и, возможно, немало. Я беру пиво, сразу осушаю половину бокала и только потом направляюсь в часть зала, отведенную для нашей команды.

На полпути я встречаюсь взглядом с Джессикой. Полагаю, она здесь как специалист по связям с общественностью, хотя эту задачу она точно могла скинуть на кого-то из подчиненных. Она оставляла мне голосовые сообщения, полные слез и гнева, каждый день со Дня благодарения. Примерно в половине из них она сообщала, что скучает по мне и хочет поговорить. В другой половине – что я пожалею о том, как с ней обошелся.

С широкой улыбкой она решительно направляется ко мне, а затем закидывает руки мне на шею и целует в щеку.

– Уилл! – визгливо восклицает она. – Я так рада тебя видеть.

– Правда? – Я стою неподвижно, ожидая, когда она отстранится.

Джессика смеется и берет меня под руку:

– Если мы расстались, это не значит, что мы не можем быть друзьями, глупенький.

Я приподнимаю бровь:

– Ну не знаю, Джесс. В последнем сообщении ты сказала, что моей матери следовало сделать аборт. Обычно я не говорю подобное своим друзьям.

Она отмахивается от моих слов. Я надеюсь, она уже скоро выпустит мою руку.

– Мне было больно, Уилл. Ты меня ранил. Но сейчас я в порядке, правда.

Ну да, как же.

– Отлично… Что ж, я, пожалуй, пойду и присяду где-нибудь.

– Идем со мной. – Она тянет меня за локоть. – Я заняла тебе место.

Именно в этот момент входит Оливия. На ней зеленое шелковое платье, которое подчеркивает цвет ее глаз, повторяет все ее изгибы и приоткрывает лишь намек на декольте, тем не менее позволяя легко представить то немногое, что оно не продемонстрировало. Этим вечером она пришла с распущенными волосами, ниспадающими ей на плечи и спину и подчеркивающими ее длинную шею и овал лица.

Как и всегда, ее губы меня будто гипнотизируют. Не уверен, видел ли я раньше, чтобы она пользовалась помадой, но по какой-то причине это открывает во мне целую прорву запретных фантазий. Я хочу увидеть эту помаду размазанной; целовать ее так страстно, что ни один из нас не сможет дышать, а затем отстраниться и взглянуть на ее приоткрытый рот, жадно втягивающий воздух, со следами розовой помады по краям.

Боже, я так сильно хочу ее поцеловать, что не уверен, смогу ли пережить весь чертов вечер без этого. Без ее поцелуя и без всего, что за ним бы последовало. Без того, как мои руки стягивают это шелковое платье ей через голову, изучая каждый дюйм ее тела так, как я мечтал последние месяцы…

Вот только сейчас ее взгляд устремлен на то место, где рука Джессики держит мою, а выражение ее лица, беззащитное и уязвленное, – словно нож в сердце. Я отхожу от Джессики и осушаю бокал.

– Я сяду с мамой, – твердо сообщаю я. Она переводит взгляд с меня на Оливию. В глазах Джессики блестит влага.

– Я вижу, что происходит.

– Ничего не происходит, – отвечаю я, уходя прочь. – Ни с ней, ни с