Любовь на уме - Али Хейзелвуд Страница 79

— Это не так, — твердо прерывает Леви. Спокойно. Но решительно. — И она врач. — Леви на мгновение выдерживает взгляд отца, а затем переходит к брату. — А как насчет тебя, Айзек? Как работа?

Я откидываюсь в кресле, замечая, с какой подозрительностью и ненавистью полковник смотрит на меня. Я даю ему фальшивую, яркую улыбку и настраиваюсь на то, что говорит Леви.

Как только мы оказываемся в грузовике, я снимаю конверсы, упираюсь подошвами ног в приборную панель и — Квазимото на виду — взрываюсь. — Я не могу в это поверить!

— Мм?

— Это непостижимо. Мы должны сделать из этого чертово исследование. Наука бы опубликовала его. Nature. Новоанглийский журнал проклятой медицины. Это принесло бы мне Нобелевскую премию. Мари Кюри. Малала Юсафзай. Би Кенигсвассер.

— Звучит прекрасно. Что это за «это»?

— По крайней мере, мы бы попали в шорт-лист! Мы могли бы поехать в Стокгольм. Увидеть фьорды. Встретиться с моей непутевой сестрой.

Он включил кондиционер. — Я отвезу тебя в Стокгольм, когда захочешь, но ты должна дать мне тему, если хочешь, чтобы я следил за этим разговором.

— Я просто не могу поверить, насколько ты хорошо устроился! То есть, конечно, у нас с тобой были свои… проблемы, когда дело доходило до социальных взаимодействий, но я в недоумении, что из тебя не получился титанический психопат, несмотря на семью, из которой ты вышел. Там должно быть чудо, нет?

— Ах. — Он полуулыбается. — Хочешь мороженого?

— Ни природа, ни воспитание не были на твоей стороне!

— Так что, никакого мороженого?

— Конечно, да, мороженое!

Он кивает и берет правую. — Тут не обошлось без терапии.

— О какой терапии идет речь?

— Пару лет.

— Это включало пересадку мозга?

— Просто много разговоров о том, что моя неспособность функционально сообщать о своих потребностях проистекает из семьи, которая никогда не позволяла мне этого. Все по-старому.

— Они все еще не позволяют тебе! Они пытаются стереть тебя и превратить во что-то другое! — Я в ярости. Неистово разгневана. Я хочу мутировать в Бизиллу и разграбить всю семью Уордов на следующем Дне благодарения. Лучше бы Леви пригласил меня.

— Я пытался их образумить. Я кричал. Я спокойно объяснял. Я пробовал… много чего, поверь мне. — Он вздыхает. — В конце концов, мне пришлось принять то, что всегда говорил мой психотерапевт: все, что ты можешь изменить, это собственную реакцию на события.

— Твой психотерапевт звучит замечательно.

— Он был таким.

— Но я все еще хочу совершить отцеубийство.

— Это не отцеубийство, если это не твой собственный отец.

Из меня вырывается гневный крик. — Ты никогда больше не должен с ними разговаривать.

Он улыбается. — Это будет сильным сигналом.

— Нет, серьезно. Они не заслуживают тебя.

— Они не… хорошие. Это точно. Я много раз думал о том, чтобы оборвать их отношения, но моим братьям и маме намного лучше, когда отца нет рядом. И вообще… — Он колеблется. — Сегодня все было не так уж плохо. Возможно, это был лучший ужин, который у меня был с ними за долгое время. И это я приписываю тому, что ты сказала моему отцу, чтобы он завязывал, и шокировала его временной потерей дара речи.

Если этот ужин был «неплохим», то я — идол К-поп. Я смотрю на сумрачные огни Хьюстона, думая, что то, как его семья относится к нему, должно принизить его в моих глазах, и понимаю, что на самом деле все как раз наоборот. Есть что-то терпеливое в том, как он спокойно отстаивает себя. В том, как он видит других.

Еще одна боль возле моего сердца. Я не знаю, о чем они. Я просто очень… — Леви?

— Мм?

— Я хочу тебе кое-что сказать.

— Я уже говорил тебе: твои легкие не уменьшаются, потому что ты тренируешься для 5 км…

— Мои легкие точно уменьшаются, но дело не в этом.

— Тогда что?

Я делаю глубокий вдох, все еще глядя в окно. — Ты мне очень, очень, очень нравишься.

Он не отвечает в течение долгого мгновения. Затем: — Я почти уверен, что ты мне нравишься еще больше.

— Я сомневаюсь в этом. Я просто хочу, чтобы ты знал, что не все такие, как твоя семья. Ты можешь быть… ты можешь быть собой со мной. Ты можешь говорить, делать все, что захочешь. И я никогда не причиню тебе боль, как они. — Я заставляю себя улыбнуться ему. Теперь это легко. — Обещаю, я не кусаюсь.

Он берет меня за руку, его кожа теплая и шершавая. Он улыбается в ответ. Совсем чуть-чуть.

— Ты можешь разорвать меня в клочья, Би.

Мы молчим до конца поездки.

Шредингер залез в мой рюкзак, разорвал упаковку капустных чипсов, решил, что они ему не по вкусу, и лег вздремнуть, положив голову на полупустой пакет. Я разразилась хохотом и запретила Леви будить его, прежде чем я смогу сделать миллион фотографий, чтобы отправить Рейке. Это лучшее, что случилось за весь день — напоминание о том, что, хотя настоящая семья Леви может быть отстойной, его выбор — самый лучший.

— Я очень впечатлена, — говорю я Шредингеру, поглаживая его шерсть.

— Не обнимай его, а то он почувствует себя вознагражденным, — предупреждает меня Леви.

— Ты чувствуешь себя вознагражденным, котенок?

Шредингер мурлычет. Леви вздыхает.

— Что бы Би ни делала, не воспринимай это как объятия. Это наказание для питомцев, — говорит он твердым тоном, но вместо этого очаровательно беспомощным, и у меня снова защемило сердце и яичники. Я очень надеюсь, что у него будут дети. Он был бы замечательным отцом.

— Эти чипы