Соперница [litres] - Эрик-Эмманюэль Шмитт Страница 8

Счастливая Карлотта опустилась на бархатную банкетку. Восхитительная перспектива: Каллас гоняется за недоступным избранником.

Заза рявкнула:

– Как ты смеешь? Это аристократ, настоящий синьор, такой мужественный, с низким голосом. С чего ты это взяла?

Внезапно посерьезнев, Карлотта положила ладони на мраморный стол:

– Я это чувствую. Когда мужчины не обращают на меня внимания, я предполагаю, что они такие…

– Какие?

– Они не для нас.

– Ну, если не для тебя, так, может, для другой! Ты ведь не станешь утверждать, что все мужики от тебя без ума?

– Я вижу мужчину, который вежливо смотрит на меня честными глазами и не пробуждает во мне греховных мыслей. Как-никак, с вашим герцогом Висконти я репетировала «Весталку». Могу сказать, что целомудренность моей героини его ничуть не возбудила.

– Неблагодарная! Я видела фотографии спектакля: благодаря Висконти вы с Каллас обе там такие красивые.

Карлотта вспыхнула, ошеломленная тем, что ее снимок в недоброй памяти «Весталке» мог произвести такое впечатление, но все же продолжила:

– Да, нас приукрашивают, но это еще не значит, что действительно считают красивыми. Ты ведь знаешь, что есть кутюрье, которые возвеличивают женщин, хотя не испытывают к ним желания. Они создают таких женщин, какими хотели бы выглядеть сами. Так, значит, Каллас запала на Висконти! Какой фарс! Но не стоит выводить ее из заблуждения.

В последующие месяцы Карлотта испытывала сладостное удовлетворение, снова и снова обдумывая эту сплетню. Мысль о сексуальной неудовлетворенности Каллас – муж вышел в тираж, виртуальный любовник вздыхает по мальчикам – помогала ей мириться с упорными слухами об успехах и достижениях соперницы. Певица чаровала толпы по всему миру – в Нью-Йорке, Лондоне, Вене, Париже, мелькала в кинохронике и на журнальных обложках.

– Ради всего святого, какого импресарио она наняла? Кто ведает ее контактами с прессой? Вот ведь манипуляторша!

Ангажементы Карлотты ограничивались Италией, к тому же их количество неуклонно сокращалось: из «Ла Скала» к ней больше не обращались; провинциальные театры не жаждали ее приглашать; RAI избегало транслировать ее концерты по радио; звукозаписывающие фирмы не спешили распахивать перед ней студии, хотя продажи пластинок росли, а в домах появились проигрыватели. И все же там, где Карлотта выходила на сцену, она имела огромный успех, и ей казалось, что она поет не хуже, чем прежде. Так что же происходит? Всплыла страшная догадка: ее продвижению препятствует Каллас. Когда-то Карлотта блистала на сцене «Ла Скала», а теперь гречанка, сохранившая горькие воспоминания о выступлении соперницы в «Весталке», добилась ее изгнания, опасаясь конкуренции. В зарубежных театрах – в Вене, Париже, Лондоне, Нью-Йорке – она сумела оклеветать ее перед режиссерами. Что же касается престижных сцен Италии, где Карлотта прежде выступала с таким успехом, гречанка, вероятно, пригрозила руководству, что станет петь там лишь при условии, что они откажутся от сотрудничества с Карлоттой. В общем, Каллас мешала сопернице петь.

Карлотта, которая всю жизнь чуралась навязчивых идей и не лелеяла обид, инстинктивно отвергла мысль о возможности подобного заговора и постаралась проверить интуитивную догадку, прежде чем с кем-либо ее обсуждать. Всякий раз, когда в ресторане ей доводилось пересечься с тенором или баритоном, которые выступали вместе с Марией Каллас, она внимательно их выслушивала: оперные солисты ненавидели певицу, страдали от ее маниакального профессионализма, от оскорбительной покорности дирижерам, от ее непомерных гонораров, которые уменьшали их собственные. На фоне ажиотажа в прессе все они были в ярости оттого, что по их карьере будто прошлись ластиком, который стер их с лица земли.

Карлотта бесстрастно спросила коллегу:

– Она говорила обо мне?

Тот, поколебавшись, ответил:

– Э-э… нет.

Ну разумеется! Гречанка далеко не дура! Вот и доказательство! «Да» выглядело бы неуместно, а «нет» показывает, что Каллас незаметно плетет свою паутину, скрытно от всех, и что главенствующее место в ее мыслях и поступках занимает соперница.

Однажды в мае 1955 года Карлотта по стечению обстоятельств попала на спектакль с участием Марии Каллас. Тогдашний любовник Карлотты – Алессандро, преподаватель сольфеджио с нечесаной шевелюрой, который учил ее чтению нот с листа – навык, которым она так и не овладела, – купил билеты на вечернее представление «Травиаты» в постановке Лукино Висконти. Карлотта никогда бы не согласилась принять приглашение Алессандро, если бы безотчетное любопытство не подтолкнуло ее пойти послушать соперницу. Она была уверена, что голос Каллас не подходит ни для первого акта – там требуется колоратурное сопрано, ни для второго, предназначенного для лирического сопрано, ни для последнего акта, где должно звучать сопрано lirico spinto[21]. Карлотта нехотя признавала у Каллас лишь расплывчатую тесситуру драматического сопрано. Предвкушая удовольствие, она приготовилась лицезреть поражение Каллас.

Все, что ей довелось увидеть в тот вечер в «Ла Скала», Карлотте крайне не понравилось. Прежде всего, ей казалось, что она сидит не в оперном театре, а в драматическом или даже в кинозале; судьба персонажей затмевала вокал, публика следила за развитием сюжета, будто это мелодрама, которую проецируют на экран заштатного кинотеатра. Виолетта (стразы и черный атлас) предстала благородной и невинной жертвой, Жермон – отъявленным злодеем, Альфред – роковым красавцем. Сидевшие в зале зрители были настолько увлечены разворачивающимся на сцене действом, что ко второму акту все они, включая спутника Карлотты, достали носовые платки.

Карлотта молча кипела от негодования. Черт побери, это что угодно, но не опера! Опера – это идеальные голосовые связки, создающие прекрасные звуки, это нескончаемое удовольствие, такое же удовольствие, как изысканное блюдо или игристое вино, а вовсе не боль, трагедия, ядовитая сентиментальность и эротика на грани истерии. Приятное развлечение обернулось чем-то чудовищным, чрезмерно экспрессивным. Просто невыносимо. До боли.

В последнем акте Карлотта расслабилась, ибо предвидела, что произойдет: гречанка, истощив силы, вот-вот сорвется и публика поймет, что это самозванка. Виолетта угасала, Карлотта чувствовала, что у Каллас, бледной, изможденной, измученной, не осталось резервов, что она вряд ли сможет вытянуть финал, ее энергия ушла на два предыдущих акта. Голос подернулся траурной пеленой. Стоя перед зеркалом, Каллас скорее выталкивала обрывки фраз, чем пела «Addio del passato», прощаясь с ушедшей юностью; но публика, одураченная ее актерским мастерством, решила, что это такой прием, и устроила певице овацию. Когда вернулся Альфред, возлюбленный Виолетты, голос Каллас взмыл со вновь обретенной силой, но вскоре опять стал затухать. Карлотта сгорала от нетерпения: соперница вот-вот сфальшивит, пустит петуха, сорвет связки; она нутром чувствовала, что Каллас выдыхается… Однако с фантастическим мастерством измученная певица сумела доползти до конца сцены предсмертной агонии и триумфально взять последнюю высокую ноту в тот момент, когда перед взором умирающей Виолетты вспыхивает свет. Вот ведь гадина!

Карлотта