Михаил Первухин - Пугачев-победитель. Страница 11

ГЛАВА ПЯТАЯ

Поздней ночью, перед самым рассветом, когда уже меркли звезды, настойчивый стук в дверь разбудил Левшина. Первым делом его было схватиться за лежавшие у изголовья пистолет и саблю.

— Ваша милость! Ваша милость! — взывал из-за двери взволнованный голос Анемподиста.

— Вставайте, вашскородь... — поддержал управляющего вахмистр Сорокин. — Кульер прибег...

— Входи! — крикнул Левшин, спуская ноги с широкой тахты на пол. Проведшая с ним эту ночь дворовая девка, имени которой он не знал, тревожно завозилась, словно стараясь забиться вглубь тахты.

В комнату вошли Анемподист с сальной свечой в руке и совершенно уже одетый вахмистр. У Анемподиста было бледное лицо, вытаращенные глаза, и руки его так сильно тряслись, что он чуть не уронил подсвечник, ставя его на стол. Сорокин был совершенно спокоен с виду, только его седые усы топорщились, это было признаком того, что старый солдат чувствует запах пороха в воздухе.

— Мать пресвятая Богородица... Иисусе сладчайший... Помяни, господи, царя Давида...

— Не лотошить! — оборвал Анемподиста Левшин. — Говори ты, Сорокин, в чем дело? Лихачева разбудили?

— Одеваются... Сейчас придут. Да вы, вашскородь, не извольте тревожиться... Время еще есть. Это он, Анемподист, зубами дробь барабанную выколачивает так, зря! — с усмешкой заметил вахмистр. — Но как пришедши разные новости, то я счел за лутчее потревожить вашескородие...

Девка, кутавшаяся в покрывало, как мышь, сползла с тахты и беззвучно скользнула в дверь. Под окном звонко крикнула какая-то пичуга. Со двора донеслось негромкое ржание коня. Залаяла и оборвалась дворовая собака.

— Людей поднял?

— Готовы. Лошади в порядке... Да время, говорю, еще есть...

Доклад Сорокина и Анемподиста не занял и получаса. Во-первых, от полковника Михельсона, непосредственного начальника Левшина, прискакал гусар-гонец со словесным поручением Левшину бросить все и попытаться разогнать огромную шайку пугачевцев, которая, по-видимому, собирается перекинуться на правый берег Волги, а покуда занимает село Питиримово, и справившись с этой шайкой или хотя бы только напутав ее, идти на соединение с главным отрядом Михельсона. Относительно шайки, занявшей Питиримово, сообщалось, что в ней есть до тысячи человек, из которых до двух сотен конников, больше башкир, вооруженных копьями и луками. «Головку... шайки составляло человек сто, вооруженных старыми пищалями и охотничьими ружьями и собранных беглым каторжником, бывшим сержантом Васькой Лбовым, который теперь именовал себя «его царского величества» енарал-аншефом графом Досекиным, а при случае выдавал себя и за «анпиратора».

— Старый знакомый! — усмехнулся Левшин. — Живуч, канальон этакий! Ну, да ладно! Повадился кувшин по воду ходить...

— Одначе, вашескородие, при Ваське антилерия имеется! — продолжал Сорокин. — Две пушчонки с собой таскают. Одна — мортирка махонька, так, больше ворон пугать, а другая — полевое орудие. Из мортирки они больше камнями да гвоздями шпарят при надобности, вреды большой не бывает. А что касаемо полевого орудия, то снарядов у них штук пятьдесят, больше не наберется... А пушками командует киргиз один, Сафетом зовут. Кривой на один глаз...

— Окривеет и на другой! — пробормотал Левшин, соображая, как надлежит действовать.

— Ежели, вашескородие, да не удастся нам их расчесать теперь же, то дней через пять наберется там и все три тысячи. Сброд всякий идет. Дезертиры, что по кустам да буеракам хоронятся, тоже соблазняются...

— Посмотрим. Ну, дальше!

Теперь настала очередь Анемподиста. Его новость была того же рода: стоящее всего в пятидесяти верстах от Кургановки большое торговое село Покровское занято другой шайкой пугачевцев, насчитывающей до двух тысяч человек. Эта шайка только что перебросилась в Покровское из Безводного, где пробыла три или четыре дня. Сами же безводновцы, присоединившись к пугачевцам после того, как их село было пугачевцами почти дочиста разграблено, подбили мятежников идти на Покровское, соблазняя возможностью здорово поживиться. Теперь Покровское уже ограблено, барская усадьба сожжена, скот или угнан в Чернятинские хутора для прокормления «царской» армии, или перерезан и съеден. Шайка еще не решила, куда податься, но покровцы и безводновцы подбивают ее идти на Кургановку: и усадьба, и село пошарпать можно.

— Беспременно придут сюды! — твердил растерянно старик управляющий. — Наш же крепостной, сучий сын, бывший буфетчик Назарка, треклятая его душа, постарается... Его за пьянство да воровство приказано было без очереди сдать в солдаты, да он разломал клеть, в которую был посажен до отправки в город, и сбежал пять месяцев тому назад. А теперь объявился в Покровском и бахвалится: я, дескать, сам скоро князем стану, а Кургановку по ветру пущу!

— У него здесь дружков много! — продолжал Анемподист. — Род их большой. Зятья да кумовья, да шурины, да двоюродные братья. Иные уже бахвалились: придет, мол Назарка, господ изведет, добро их поделит, а будет Курганское вольным селом. Ни тебе барщины, ни тебе оброка, ни податей. Живи, как хотца...

Несмотря на то, что Анемподистом каждую ночь выставлялись по дорогам караулы из хозяйственных мужиков, за эту ночь уже сбежали к Назарке три парня и одна девка.

— Отец Сергий тоже сбежал! — вставил Сорокин.

— Куда? В пугачевцы?

— Нет, — заторопился Анемподист, — куда ему — в пугачевцы! Он робкий. С робости и побег... У него в Старопавловске братан в дьяконах... К братану...

— Бегут крысы с тонущего корабля! — пробормотал Левшин. — Ну, черт с ними. Не до них!

Вошел уже успевший одеться, но еще полусонный Лихачев. Спросил, потягиваясь:

— В поход?

— Посмотрим! — ответил рассеянно Левшин, покусывая кончик черного уса и морща лоб.

— Подзакусить бы не мешало! Успеем что ли, Костя?

— Успеем. Распорядись...

Покуда слуги накрывали стол для завтрака, Левшин еще раз прошел по всему старому дому князей Кургановых. Дом был полон жизни, но почему-то казался огромным гробом. Дворовые шмыгали по покинутым господами покоям с испуганными и озабоченными лицами. Какая-то однорукая старуха отбивала поклоны перед большой, старинного письма иконой Казанской Божьей матери, стоявшей в опочивальне господ. Теплилась «неугасимая... лампадка. Блуждали по потемневшей живописи лучи трепетного света лампадки. А в окна уже глядела разгоравшаяся заря.

Левшин прошел в библиотеку. Это была средней величины комната, по стенам которой стояли тяжелые, неуклюжие, работы домашнего столяра, дубовые шкафы, набитые книгами, почти сплошь французскими. «Кому это теперь нужно? — мелькнула мысль. — Здорово гореть будет»...

В горнице молодого Курганова Левшин увидел висевшую над мягким диваном на стене кривую турецкую саблю с эфесом, убранным сплошь бирюзой. В полувыдвинутом ящике стола виднелась ручка двухствольного пистолета.

— Трусы! — пробормотал Левшин. — Даже оружие позабыли!

Снял со стены саблю, забрал пистолет: не оставлять же оружие сволочи.

Он вышел на балкон, присел и задумался, представив себе карту всей округи. Стал чертить пальцем по пыльной поверхности тяжелого стола: здесь Кургановка, рядом село Курганское, слева Волга-матушка, широкая река. На берегу Волги — Питиримово, и там — пугачевцы. Так. Справа Покровское, еще правее Безводное, за Безводным почти безлюдная степь: только разбросанные там и сям хутора и далеко в степи Чернятины хутора — старое раскольничье гнездо. И там — «армия» его пресветлого величества, нелепое чудовище с крошечной, почти без мозга головой, с уродливым, раздувшимся непомерно телом, которое все состоит из одного прожорливого брюха да десятков, может быть, сотен способных бесконечно вытягиваться щупалец.

Мелькнуло в воображении виденное где-то, когда-то, должно быть еще в Шляхетском Корпусе, старинное изображение спрута или осьминога, морского чудовища. Выплывшее из недр морских отвратительное чудовище своими щупальцами охватило стройное двухмачтовое судно, из люков которого беспомощно глядят пушки, на мачтах еще держатся реи с распущенными парусами, на флагштоке весело развевается пестрый вымпел. И спрут втягивает осужденное на гибель судно в морскую бездну...

Упрямо тряхнул головой, отгоняя от себя это видение, и опять принялся соображать, что делать.

— Эх, далеко уже вытянулись щупальцы пугачевского осьминога. Одно дотянулось своим концом до Питиримова, пытается переползти за Волгу. Другое тянется сюда, к Кургановке.

Ума в крошечной голове у спрута мало. Звериной хитрости хоть отбавляй. Пугачевцы, пользуясь тем, что правительство, слишком долго не обращавшее внимания на движение на Яике, прозевало и не успело произвести сосредоточения войск, раскидывают щупальцы по всем направлениям. С их помощью они нащупывают удобное место, чтобы перетащить брюхатое тело на ту сторону Волги. Последнее время чудовище явно тревожится: почти весь левый берег Волги уже ими обглодан. А брюхо требует еды. Если до зимы не удастся перебраться на правый берег, оно само собой развалится от бескормицы. Зимы ему не пережить...