Александр Хьелланн - Эльсе Страница 12

— Где это? — вдруг раздался вопрос.

Спрашивала Блоха. При этом она ни о чем не думала, в ней говорило простое любопытство. Изюм был такой сладкий, ей давно уже не предлагали ничего подобного.

Человек с множеством лиц, глаза которого до этих пор перебегали с одного присутствующего на другого, обратил теперь больше внимания на нее. Время от времени он бросал несколько изюмин или миндалин Эльсе или на стол, где их сразу же хватали жадные руки; всем захотелось отведать еще этих сладостей, которые лишь дразнили, не удовлетворяя.

— Тебе хочется узнать, где это? — весело спросил Механик. — И даром? Дитя мое, это на углу, прямо напротив дома консула Вита, у «Эллингсен и Ларсена». Вся лавка битком набита народом, покупают как сумасшедшие. Не пойму, как это они не лопнут от обжорства в такой вечер, эти богачи. Там и сахар, и патока, и масло, и рис — боже мой, какой рис! — и прекрасное датское масло, и сыр — желтый, жирный сыр, который блестит, когда его режут.

Придвинувшись поближе, все уставились на него, словно желали проглотить его слова, а Блоха пододвинулась совсем близко. В уголках рта у нее набежала слюна, ей казалось, что она чувствует запах желтого жирного сыра, который блестит, когда его режут.

— Там и копченая колбаса, и ветчина, и пиво, и вино — сотни бутылок сладкого, крепкого вина. Там ты достанешь все, чего ты только ни пожелаешь, лишь бы у тебя были деньги.

— А, черт! — воскликнул при последних словах жестянщик. Послышался всеобщий ропот разочарования и неудовольствия, но Механик сделал вид, будто ничего не заметил, и, надменно улыбаясь, продолжал. В это же время его быстрые глазки перебегали с одного на другого, как бы приколачивая одно слово здесь, другое там.

— А ежели денег у тебя нет, то ты не пойдешь в лавку — на что она тебе? Есть и другой путь, и он гораздо легче. Пройти им нетрудно, там нет ни одного человека. А они были даже настолько любезны, что поставили фонарь, чтобы было видно, что тебе нужно.

— Где? Где? — раздался нетерпеливый вопрос. На этот раз спрашивал Свенн. Его черные цыганские глаза загорелись.

— Ты знаешь переулок за домом мадам Эллингсен. Фонарь там далеко, лишь на углу у банка. На повороте есть дверь в погреб под лавкой.

— Она открыта? — спросил жестянщик.

— Наверное, потому что я только чуть ковырнул замок, и дверь сама открылась, — насмешливо ответил Механик и быстро потер руки.

Они с восхищением посмотрели на него, а Рюмконом успокаивающе шепнул Йоргену Барабанщику:

— Так что и речи не может быть о взломе.

— А там в погребе, поверьте, всего в избытке. Там стоят целые ряды сахарных голов, висят десятки ветчин и колбас, лежат мешки с кофе, которые едва можно поднять. Но если в мешке сделать дырочку и выпустить немного кофе, то можно набрать порядочно. А в лавке наверху такое столпотворение, что они не услышат, даже если мы будем внизу кричать ура. Фонарь стоит на верхней ступеньке лестницы погреба, потому что приказчик иногда забегает вниз, чтобы что-нибудь взять. Вина там тоже огромное количество — я захватил немножко: пить его я не захотел, по мне оно слишком сладкое — попробуй! — и он протянул бутылку Эльсе.

Она отхлебнула, но тут он остановил ее: пусть каждый отведает. Каждый попробовал немножко сладкого крепкого ликера, а когда бутылка обошла круг, Блоха допила последние капли.

По ее телу словно прошел огонь. Крепкий напиток разжег в ней алчные желания. Облизнув губы, она посмотрела на других, и ее неистовый аппетит, казалось, заразил всех. Ими овладело лихорадочное беспокойство; молодой парень нахлобучил шляпу, показывая тем самым, что он готов, и, наконец, Свенн, ни к кому не обращаясь, сказал:

— Если б кто-нибудь, кто знает это место, показал нам дорогу, то…

Механик обменялся быстрым взглядом с Пуппелене.

— Чтобы из этого дела вышел толк, нас должно быть много, — сказал он вполголоса и тотчас взглянул на Эльсе.

— Мы пойдем с тобой, — быстро крикнула она и потянула Свенна к столу.

— Да о чем тут говорить, мы пойдем все, если Механик возьмется руководить нами, — сказал жестянщик, чтобы кончить разговор, и поднялся.

Человек с множеством лиц вновь совсем преобразился. Несколькими скупыми, точными словами он рассказал каждому, что ему надо делать: Рюмконом, Йорген Барабанщик и молодой человек будут только караулить на улицах, примыкающих к лавке; он хотел, чтобы и Блоха занялась этим же, но Пуппелене сказала, что под платком Эльсе удобно вынести любую вещь.

Порешили, что она встретится с другими у поворота в глубине переулка как можно скорее, пока в лавке еще идет оживленная торговля.

Все поодиночке, крадучись, направились различными путями к лавке. Свенн и Эльсе пошли вместе.

Когда они проходили мимо дверей фрекен Фалбе, Эльсе втиснулась между Свенном и противоположной стеной. Она не испытывала угрызений совести, но мучительно опасалась, что ее остановят. Воздух, которым она надышалась среди этих людей, крепкий напиток, который она пригубила, как-то сразу пробудили в ней дикое упорство и превратили ее в ненасытного, жадного зверя, идущего сквозь гущу врагов и опасностей на охоту. Как кошка, бесшумная и быстрая, она потащила Свенна вдоль темных теней домов.

Ни на что не годный старик Ширрмейстер остался один дома, жуя скорлупку миндаля.

— С рождеством Христовым!

— Спасибо, и вас также!

Все кричали друг другу, улыбались, здоровались. Приподнять шляпу никто не мог, так как у всех руки были полны свертков.

В продуктовых лавках и у торговцев игрушками хвост покупателей тянулся в два и даже три ряда, и приказчики за стойками совершенно сбились с ног.

А на улице так же плотно стояли толпы ребятишек, глядевших на витрины, хотя в самых богатых лавках, где как раз-то больше всего и было на что посмотреть, окна совсем запотели, и чтобы разглядеть что-нибудь, надо было смотреть сквозь полоски, оставленные скатившимися каплями.

В одной из этих лавок стоял дед-мороз с белоснежной бородой и держал маленькую елочку, на которой горели настоящие крошечные свечки. Что могло быть прекраснее? Но какая-то гадкая девчонка-подросток, которая сама побывала в лавке, сказала, что снег, которым был обсыпан дед-мороз и который так красиво блестел на елке, вовсе не настоящий, а всего-навсего белая сахарная пудра: девчонка пробовала этот снег на вкус.

После этого интерес к деду-морозу у большинства пропал, и дети хлынули ко второй по счету достопримечательности — вертящейся карусели. Толпа ребятишек стала здесь настолько плотной, что взрослым едва удавалось вытащить из нее своих детей; а им ведь надо было торопиться домой. Колокола уже больше не звонили, был седьмой час. Надо было поспеть домой, приодеться — и лишь тогда должно было наступить самое интересное!

Но что может быть интереснее, чем бродить по этим освещенным улицам, среди всех этих приветливых людей, кричащих: «С рождеством Христовым!» Ведь не только на витринах есть на что посмотреть. Идешь вот так и вдруг слышишь грохот: это шлепнулся какой-то толстяк, потому что на улице ужасно скользко.

А как разлетелись вокруг него все его свертки! Право, можно было подумать, что это разнимающийся игрушечный человечек, набитый свертками, который, упав, рассыпался.

— Господи! Бедняжка! Почистить вас?

— Вы не ушиблись?

— О, немножечко, — ответил толстяк, потираясь.

— Опасно падать назад, — сказал один.

— Особенно полным, — сказал другой.

— Можете радоваться, что так легко отделались, — сказал третий.

— Хорошо тому, у кого есть возможность так удачно падать назад… — сказал четвертый, самый остроумный из них.

— С рождеством Христовым! — сказали все хором.

— Спасибо, и вас также, — ответил толстяк, и все помогли ему собрать свертки, вручая по очереди огромное количество пакетов. Все свертки оказались в полной целости и сохранности, за исключением тех, что у него самого были в заднем кармане, но тут уж никто ничем не мог помочь.

— Теперь уже действительно пора домой, — сказали большие дети и взяли малышей за руку.

Конечно, им хотелось домой. Там-то ведь и было самое интересное: елка, подарки, сюрпризы… и все же — пусть это блаженство продлится подольше. Что может быть прекраснее, чем когда тебе очень весело и интересно, а все самое веселое и самое интересное еще ждет тебя впереди; даже как-то страшно приступать к самому-самому веселому и интересному — ведь тогда все вскоре останется позади.

Но когда они пришли домой и их принарядили и причесали — смочив волосы водой по случаю праздника, — их охватило торжественное настроение. Невероятное напряжение, накопившееся за недели и месяцы необузданных мечтаний, достигло теперь своей высшей точки, приблизилось к самой замочной скважине, сияющей; как маленькая звездочка, от блеска свечей, которые зажигаются сейчас на елке. Только бы дверь открылась — открылась бы дверь — от великого и удивительного отделяет теперь лишь только эта дверь — эта дверь, которая откроется… за дверью слышатся шаги — замок тихо щелкает — она двигается, эта дверь! — дверь двигается — она открывается — дверь распахивают настежь — о!