Александр Хьелланн - Гарман и Ворше Страница 14

— Доброго утра, фру Гарман! Доброго утра, фрекен Гарман! Как вы себя чувствуете? — сказал пастор, входя. — Я не смог устоять, увидев ваш дружеский жест, хотя я знаю из опыта, что посещать вас опасно: никак не можешь уйти вовремя!

— О! Вы слишком добры, господин пастор! Я не раз удивлялась вашей снисходительности к такому мирскому существу, как я! — сказала фру Фанни, мельком взглянув на Мадлен.

— Слишком многие уже удивляются этому, — отвечал капеллан, не поняв намека.

— Неужели? Ну и кто же именно? Кто? — воскликнула Фанни с любопытством.

— Ах, вы же знаете! — возразил Мартенс, пожимая плечами. — Вы же знаете, до какой степени мы, бедные священники, являемся мишенью для сотен глаз наших прихожан. Нашлись уже некоторые честные старушки, которые обратили внимание на мои частые визиты в Сансгор и к вам.

— Нет, это забавно! Слышишь, Мадлен! — воскликнула фру Фанни, сияя.

— Да, вы вот смеетесь, сударыня, — добродушно сказал капеллан, — а это все могло бы очень плохо кончиться для меня, не будь я на хорошем счету у пробста.

— Значит, у вас хорошие отношения с пробстом Спарре?.. А я-то думала, что между вами…

— Вначале, только вначале между нами получилось маленькое недоразумение, — возразил пастор. — И я не постыжусь признаться, что виноват в этом был я. Видите ли, я поначалу сблизился здесь в городе с несколькими так называемыми «прозревшими» — это, конечно, знающие, достойные люди, сохрани меня бог сказать о них что-нибудь плохое! Но, видите ли… они не совсем… как бы это выразиться… не совсем…

— Comme il faut?[13] — спросила фру Фанни.

— Ну, — отвечал он, улыбаясь, — это не совсем то слово… Но пусть будет так: вы понимаете, что я имею в виду?

— О, вполне! — рассмеялась фру Фанни, принимая от Мадлен чашку.

— Ну вот. Таким образом, у меня создались не совсем дружелюбные отношения с начальством, и мне пришлось пережить некоторые неприятности, пока я по-настоящему не узнал пробста Спарре; но затем все уладилось наилучшим образом, и теперь я смею сказать, что отношения между нами почти такие же, как отношения между отцом и сыном! О, это редкий человек! Это редкий человек! — повторил капеллан.

— Да, в самом деле! — воскликнула фру Фанни. — Притом это самый красивый из всех священников, каких я когда-либо видела! Если даже не понимаешь ни одного слова из его проповеди, все равно очень поучительно наблюдать, как он совершает богослужение! А какие чудесные стихи он пишет!

— Да, я ставлю его последний сборник «Мир и Искупление» выше всего, что появилось в нашей литературе за последние десять лет. Вы только подумайте, сударыни! Ну, что может быть чудеснее стихотворения, которое начинается строчками:

Я мирным вечером сиделУ хижины смиренной…

— Разве он был беден? — быстро спросила Мадлен.

Фанни рассмеялась, а капеллан любезно и обстоятельно разъяснил ей, что стихотворение было написано уже после того, как Спарре был назначен пробстом и что «хижина» в данном случае — поэтический образ, символизирующий его большую скромность и непритязательность.

Мадлен почувствовала, что задала нелепый вопрос, отвернулась и стала молча глядеть из окна на улицу.

— Да, — продолжал капеллан. — В этом человеке есть что-то… что-то необъяснимое. Я никогда не могу вполне уловить, в чем это заключается, но если бываешь с ним лицом к лицу, сразу испытываешь чувство чего-то могучего, высшего и в то же время какое-то обаяние. Когда он будет епископом…

— Епископом? — переспросила Фанни.

— Бесспорно! Нет никакого сомнения в том, что пробсту Спарре предназначается первое вакантное место епископа. Об этом уже говорят открыто.

— В самом деле? Представьте себе, я никогда этого не думала! — воскликнула молодая женщина. — Но это очень хорошо! Он будет выглядеть великолепно: эта могучая фигура, эти седые локоны и большой золотой крест на груди! Какая досада, что в нашем городе нет епископата. Епископ! В самом деле, это так интересно! Мадлен, ты видала когда-нибудь живого епископа?

Мадлен оглянулась и, густо покраснев, пролепетала:

— Что?.. О чем ты меня спросила, Фанни?

Но острые глаза фру Фанни уже заметили Дэлфина, который переходил улицу, направляясь к дому. Она ответила на его поклон и сказала Мадлен, внимательно следя за нею:

— Будь так добра, приготовь чашку господину уполномоченному, милая Мадлен!

— Разве кандидат зайдет сюда? — спросил капеллан и стал искать свою шляпу.

— Да, но вам не разрешается уходить, господин пастор. Мы отлично посидим все вместе.

Дэлфин вошел. Фру Фанни приветствовала его фамильярным кивком и продолжала:

— Теперь вы именно, как пастор, поможете нам обратить на путь истинный безбожного кандидата Дэлфина!

— Излишний труд, излишний труд, сударыня! — весело воскликнул Дэлфин. — Я уже обращен на путь истинный — настолько, насколько это вообще для меня возможно. Директор школы Йонсен уже позаботился об этом, у нас с ним был длинный, глубокомысленный разговор.

— А мы тоже беседовали сейчас на религиозные темы! — сказала фру Фанни.

— Разве вы сейчас от директора школы Йонсена? — спросил капеллан. Он нашел свою шляпу и встал, решительно собираясь уйти.

— Нет, я проводил его немного по дороге в Сансгор, — отвечал Дэлфин. — Он говорил, что приглашен туда!

— Сегодня опять? — воскликнула фру Фанни.

— До свиданья! До свиданья! — поспешно повторил пастор. — Нет! Вам не удастся уговорить меня остаться; я и так уже пробыл здесь слишком долго. Всего доброго, фрекен!

Мадлен как раз в этот момент входила в комнату. Капеллан сделал было шаг, чтобы протянуть ей руку, но она несла поднос с чашками, и ему пришлось удовольствоваться возможностью бросить на нее взгляд, полный сердечной почтительности.

Спускаясь по лестнице, он раздумывал о многом и досадовал на Дэлфина, который всегда становился ему поперек дороги. По натуре Северин Мартенс был очень добродушен, но уполномоченного Дэлфина он не выносил. Каждый раз, как тот вступал в разговор, все в капеллане словно переворачивалось: у Дэлфина был свой особый способ придраться к отдельным словам, исказить их и изобразить все в карикатурном виде, вызвать смех: все это часто бывало чрезвычайно неприятно.

Капеллан также был немного недоволен директором школы Йонсеном: этот на вид столь беспомощный молодой человек отлично умел устраиваться!

— Он почти ежедневный гость в Сансгоре… гм… — пробормотал пастор Мартенс, уже выходя на улицу…

Тем временем наверху, в маленьком салоне фру Фанни, Дэлфин занял место пастора, и направление разговора сразу изменилось.

— Нашему доброму капеллану не понравилось, что Йонсен бывает в Сансгоре! — сказала фру Фанни.

— Потому-то я и рассказал об этом, фру Гарман!

— О, я отлично поняла! Вы ведь всегда изысканно злокозненны! Но кто бы мог мне разъяснить, что происходит с моей ученой belle soeur?[14] Ракел — холодная и недоступная, как ледник, вдруг сама идет навстречу, даже переходя грани дозволенного! Да! И самое удивительное — кому? Богослову!

— Ваша belle soeur увлекается мрачной силой…

— Ах, — бросила молодая женщина. — Ничего в нем нет особенного! С первого раза он мне тоже показался довольно интересным. Знаете, во вкусе ибсеновского Бранда или что-то в этом роде. Но, боже мой, до чего он, в сущности, утомителен со своими краткими «сильными фразами»! Он швыряет их в общий разговор, как булыжники!

— Я — человек из народа, и в народе мое место! — сказал Дэлфин, подражая голосу и манерам директора школы.

Фру Фанни засмеялась и захлопала в ладоши. Мадлен тоже засмеялась; она всегда смеялась, когда Дэлфин бывал весел. Впрочем, она знала его и серьезным. Это случалось чаще всего, когда они оставались одни. У него появлялась искренняя открытая манера говорить, и это ей было особенно приятно. Она могла говорить с кандидатом Дэлфином о многом, о чем у нее не было ни желания, ни настроения говорить с другими. Одно было уже ясно, — правда, только для Фанни, а не для Мадлен, — что молодой человек посещал дом преимущественно в те дни, когда Мадлен бывала в городе.

Так они сидели, весело болтая на всевозможные темы. Фру Фанни, которая не спускала глаз с улицы, вдруг воскликнула:

— Нет! Поглядите-ка на Якоба Ворше! Он проходит мимо моих дверей, даже не взглянув наверх, чтобы мне поклониться. Он разговаривает с кем-то у двери… Кто бы это мог быть?!

И любопытная Фанни выглянула в окно.

— О! — рассмеялась она. — Да он, оказывается, разговаривал с маленьким Фредриком. Фредрик! — крикнула она, глядя вниз. — Иди-ка сюда, к маме, если хочешь шоколаду!

Маленький Кристиан Фредрик — беловолосый, толстенький мальчуган лет пяти-шести, — с трудом поднялся по лестнице. Горничная впустила его, а мать спросила, ставя перед ним чашку: