Зденек Плугарж - В шесть вечера в Астории Страница 16

— Но у меня так и было! — с некоторым недоумением сказал Камилл и вдруг весь как бы выпрямился: видно, сам на себя разозлился за то, что добровольно играет роль ученика. — Но когда вы в последний раз читали этот кусок, то вычеркнули наречие.

— Не может быть, тут какая-то ошибка. — Черт возьми, неужто у меня такая короткая память?.. Надо бы доесть салат, пока не принесли колбасу… — Знаете что? Давайте на сегодня закончим, вижу по вашим глазам, что вы уже сыты моими придирками, оставим что-нибудь на следующий раз. Ученье — мученье, пан Герольд, даже Горький не свалился с неба готовым писателем, мальчишкой он просвечивал страницы книг лампой, нет ли там между строк каких-нибудь советов будущему сочинителю, который так складно пишет… Может быть, когда-нибудь так же будут поступать мальчишки и с вашими книжками… — Вовремя посбить спесь, вовремя похвалить, особенно когда хочешь замазать свой промах…

— Привет, Камилл!

Оба удивленно обернулись: у столика стояла молодая парочка.

— Мой товарищ Гонза Гейниц, — представил Камилл Тайцнеру бледного юношу со шрамом на лице.

— Павла Хованцова. — Гейниц назвал имя черноволосой девушки с правильными чертами лица. Ее рукопожатие было крепким, как у человека, знающего, чего он хочет. Длинные накрашенные ресницы от дождя немного потекли — видимо, ее опыт в делах косметики совсем еще невелик.

— Вы присядете? — спросил Камилл, обращаясь только к девушке.

— Нет, нет, нам надо бежать, — заторопился Гейниц. — Я хочу попросить тебя… — Он вкратце объяснил Камиллу, зачем пришел: Карел, его младший брат — Камилл должен его знать, он член факультетского комитета Союза молодежи, — пишет курсовую работу; но этот ненормальный влезает во все добровольные бригады, однажды он уже схватил плеврит; теперь, оказавшись в цейтноте, он просит Гонзу достать ему какие-то конспекты по литературе межвоенистого периода. Он, Гонза, от всего этого далек, как Юпитер, зато Камилл… — Ты литератор милостью божьей: для тебя это пара пустяков. И необязательно в стихах… Только вот в чем загвоздка: Карелу это нужно через неделю. — В тоне Гонзы слышалось восхищение братом, студентом философского факультета, и чувствовалось, как он за него болеет: младший братишка — явно гордость семьи.

Камилл, вместо того чтобы посмотреть на Гейница, бросил слегка укоризненный взгляд Тайцнеру; ответил же, адресуя свои слова красивой Павле.

— Не сердись, Гонза, но я не сумею. — Очевидно, ему стало досадно, что он отговорился так неуклюже. — Да я бы и не смог: мы с паном коллегой работаем над моей рукописью, меня, что называется, сроки поджимают…

Понимаю, приятель, такие слова должны произвести впечатление на девушку, хотя от правды они куда как далеки…

Павла действительно наклонилась, чтобы лучше рассмотреть разложенные листки; взгляд, брошенный на тонкий профиль Камилла, выразил уважение. Да у этой девицы веки намазаны вазелином! Провинциалка, наверное…

— Иу, тогда ничего не поделаешь — извини, — разочарованно произнес Гейниц.

— Я думаю, то, что вам нужно, вы найдете у Вацлавека или в „Записной книжке Шальды“, это есть в любой библиотеке, — посоветовал Гонзе Тайцнер.

— Спасибо. — Гейниц простился; Павла крепко пожала руку Камиллу, многозначительно взглянув на него; в ее улыбке был намек на сожаление, что приходится так скоро расставаться.

— Где этот парнишка раздобыл такую девицу? — спросил Тайцнер, когда за ними закрылась дверь.

Камилл пожал плечами и улыбнулся.

— Цифирная душа Гейниц в восьмом классе положил глаз на самую красивую девушку в гимназии.

— С успехом?

— Увы, — сказал Камилл, отведя глаза. Официантка принесла заказанные колбаски с хреном и горчицей. Едва заметный жест Камилла Тайцнер уже знал — с этого пана денег не брать.

— Еще один, — допив бокал, он сам протянул его официантке и с аппетитом принялся за еду. — Красотка, — Тайцнеру не давала покоя девица Гонзы. — Свежая по-деревенски и наивно-умная. Наверняка вместо „платье“ говорит „туалет“, а вместо „духи“ — „парфюм“. Обратили внимание, как у нее блузка прилипла к груди?

— Обратил. Промокла, наверное.

— А больше вам ничего не приходит в голову?

— А что должно мне прийти в голову?

— Вы же писатель, черт возьми! Прозаик должен быть психологом! Вашему товарищу надо было блеснуть перед девицей вами, а перед вами — девчонкой! Впрочем, чего я сомневаюсь: Камилл Герольд не какой-нибудь недотепа, чтобы этого не понять, просто наигранная скромность не позволяет…

Вдруг у Камилла заблестели глаза, Тайцнер обернулся: по проходу между столиками к ним приближалась девушка Гейница — без Гейница. В ее улыбке проскальзывает не то извинение, не то смущение.

— Кажется, я зонтик забыла…

„Ми-и-лая, да ведь у вас его и не было“, — хотелось сказать Тайцнеру, но он промолчал.

Присесть она отказалась. Камилл проводил ее до дверей, с несчастным видом оглянулся на столик с разложенной рукописью, на его оживившемся лице было написано, до чего ему досадна самому себе навязанная роль безумно занятого человека. У дверей они еще постояли, поговорили— „Э, приятель, ты пожимал ей ручку на добрых пять секунд дольше, чем принято…“

— И дело в шляпе! — восторжествовал Тайцнер, когда Камилл вернулся к столику. — Поздравляю!

— С чем?

— Вопрос! Но тут виной колбаски — зачем так долго подогреваются. А то бы я уже испарился и не помешал вашему счастью. Почему вы не предложили ей бокал? Два?

— Она спешила на поезд домой в Рокицаны Гейниц тоже оттуда; говорит, они знакомы с детства, даже какая-то родня.

Тайцнер доел, удовлетворенно вытянул ноги в солдатских башмаках далеко под стол, кажется, даже наступил на жму Камиллу, но забыл извиниться. Глянул на часы,

— Кто бы подумал, как время-то летит: на съезде, поди, отбарабанили уже с полдюжины выступлений. Но на ужин за счет Синдиката я еще успею.

Камилл с отсутствующим видом складывал рукопись.

— Зря я все-таки отказал Гейницу…

Тайцнер, еще не вставая из-за стола, напялил на свою кудрявую голову бесформенную полотняную каскетку.

— Знаете что, молодой человек? У меня правило — я вам его не навязываю, но меня оно не раз выручало: никогда ни о чем не жалеть. Но коль уж вы настроены на сожаление, так пускай оно по крайней мере будет действенным…

В небольшом репродукторе на стене комнаты студенческого общежития прозвучало знакомое:

— Эмма Мнхлова, к телефону!

Наконец-то Мариан раскачался! Мишь отложила учебник и торопливо вышла в коридор. Только не волноваться: уж больно долго ждала я этого звонка.

— Вот так сюрприз!

— Алло, кто это — ты, Мишь? — спросила Ивонна, едва в трубке стихло.

— Где ты? Откуда звонишь? Из Вашингтона?

— Пока из Праги, и мечтаю увидеть твою большеротую мордашку. Если согласна, поторопись. Куда? Ну, скажем, в „Голландскую мельницу“?

— А что это?

— Заведение для хороших людей. На Индржишской улице.

— Но я без денег. Купила плащ и крем „Ивонн“ в надежде, что стану красивее.

— Бог с ней, с бедностью. Что-то в последнее время ты стала больно гордой. Жду тебя там через полчаса. На втором этаже.

Как же это получается: я на самом деле разочарована, что звонил не Мариан, — или просто себя убедила в этом? Скорее всего — второе: мыши, которыми интересуется Мариан, пишутся через „ы“.

Мишь вытащила из комода свое единственное полосатое пальтецо, сшитое из старого чехла от соломенного тюфяка. Опять куда-то бегу, как послушная собачонка по первому свистку. Зачем я понадобилась ей на сей раз? Но было бы нечестно притворяться, будто судьба Ивонны мне совсем безразлична. Коль уж нет любимого, должна быть по крайней мере подруга. Оставаться в одиночестве в нашем возрасте — патология.

Через полчаса, смущаясь, но одновременно сгорая от любопытства, Мишь поднялась по лестнице, крытой ковром, и, едва войдя в зал, увидела золотую копну волос. Ивонна бурно и шумно обняла ее, ладно, будем считать ее дружбу искренней. Они сели за столик, керамические плитки которых изображали старые голландские ветряные мельницы. Мишь вытаращила глаза на тяжелый золотой кулон с большой жемчужиной, висевший на шее Ивонны. Протянула через стол руку, чтобы поближе рассмотреть драгоценность. На обратной стороне было красиво выгравировано: „Andenken an M. S.“[25]. Стоит ли комментировать эту подробность? Но Ивонна сама спросила:

— Что скажешь?

— Что он раскошелился.

— Кто? — удивленно склонила голову Ивонна.

— Генерал Паттон. Не будешь же ты унижать себя общением с каким-нибудь сержантом?..

Ивонна немного смутилась.

— Слушай, не дерзи!

— А ты не боишься, что жемчуг приносит несчастье? Этого, пожалуй, мне не следовало говорить. Ивонна на секунду замерла.