Освальд Тооминг - Зеленое золото Страница 17

Прикинув на глаз, Реммельгас решил, что этому лесу по крайней мере лет девяносто. Он озабоченно покачал головой, увидев на многих стволах широкие, грузные наплывы. Старики обрадовались бы некоторым из них, как хорошему труту, но лесничий хмуро сдирал их с деревьев и забрасывал в кусты. Время от времени он отрывал кусочек коры с бурелома или сухостоя и стряхивал на ладонь коричневых и черных жучков, которые, как бы в доказательство своей безвредности, сворачивали лапки, притворяясь мертвыми.

Там, где река Куллиару приблизилась к болоту Люмату, пробираться стало очень трудно. Реммельгас перепрыгивал с одной коряги на другую, балансировал на длинных лежачих стволах, в которые порой проваливалась нога — настолько они прогнили. Все время попадались уже высохшие наполовину деревья. Глаз Реммельгаса примечал то здесь, то там скопление воды, губившей лес. Наступающее болото захватывало все большую площадь и постепенно превращало пышную чащу в унылое редколесье, где деревья гнили на корню, обрушивались и уступали место карликовым сосенкам и приземистым березкам, которые хоть и могут расти по сто лет, но никогда не станут толщиной даже с оглоблю.

Нога нередко соскальзывала с коряги прямо в воду. Иная кочка, казавшаяся издали высокой и крепкой, сплющивалась под сапогом, словно гриб. Больше чем предстоявшее возвращение, даже больше чем смутное подозрение в правоте Килькмана, лесничего огорчало зрелище стремительного заболачивания леса.

Реммельгас добрался до реки и принялся разыскивать брод. Район Каарнамяэ был уже недалеко, синяя стена его елей виднелась и отсюда.

Лениво текла река, тихо журчала вода, омывая упавшие в нее деревья. Берега были топкими. Лесничий сунул руку в прибрежный бочаг, и кто-то ущипнул его за палец. Пойманный рачонок оказался маленьким, и Реммельгас бросил его обратно в воду, решив наведаться сюда за раками в августе.

Сурру… Кто знает, как сложатся отношения со старым Нугисом. Реммельгас не мог себе уяснить, в чем дело, но он почему-то чувствовал, что успех его предприятия зависит от старого Нугиса: если они договорятся, если Нугис поймет его и поддержит, все будет хорошо, если нет… Старик упорен, необщителен, замкнут, как большинство людей, проведших всю жизнь в лесу, такого убедить — это не прутик согнуть.

Южный берег реки был чуточку выше. Реммельгас свернул на дорогу, ведущую в Сурру, и прошел по ней километра два. Потом дорога резко загибала вправо, и Реммельгас снова направился прямо через лес, стараясь держаться на восток, чтоб обогнуть Каарнамяэ. Он продирался сквозь кустарник и смешанный лес, брел через березник, в котором было суше, пробирался по заболоченному осиннику и ольшанику. Приближался вечер, но воздух стал еще более душным и жарким, чем днем. Промокшие насквозь сапоги хлюпали при каждом шаге. Сачок его порвался о ветку, поля шляпы были усеяны сором, сучками и осыпавшейся хвоей.

Густые ольховые заросли. Реммельгас, раздвигая ветви обеими руками, прокладывает себе дорогу. И вдруг — как ножом отрезанный — смешанный лес кончается, а дальше идет ельник. Прямые, поросшие серым мхом стволы устремляются к небу, темно-зеленая хвоя нависает плотным бархатным шатром.

Реммельгас ничего на свете не любил больше такого вот ельника. Тут земля покрыта летом ровным ярко-зеленым ковром мха, на котором светлеют в тени лужки заячьей капустки. Кроны тут высокие-высокие, а снизу стволы словно очищены от веток, и здесь торчат лишь, как зубья грабель, одинокие сухие сучья. Свешиваются коричневые шишки. А где же… ах, вон она уже чук-чукает, машет хвостом и поглядывает с любопытством своими круглыми глазами — неразлучная с елями, пышнохвостая королева шишек.

Реммельгас забрел уже далеко, когда вспомнил, что он ведь сюда не на прогулку пришел. Глаз начал примечать мертвые ели, похожие на голые коряги, стиснутые с боков пышными деревьями. Местами они стояли группами и, ободрав кору, он обнаруживал узорчатые следы короеда. Постучав по большому дереву, он уловил опытным ухом гулкий звук: корневая губка уже сделала свое дело и даже проникла в ствол.

Лесничий измерил высоту деревьев, и в среднем у него получилось тридцать пять метров. Значит, им было около двухсот лет. Перезрели!

Этот лес давно уже следовало срубить… Мысль перескочила на Нугиса, который, не говоря ни слова, даже не попрощавшись, выскочил тогда в дверь. Как хорошо он понял старого лесника теперь, в великой тишине этого ельника… Да, через несколько лет тут станет пусто, будут белеть пни, густо попрет кустарник. Реммельгас расстроился. Жалко. Потом он улыбнулся над собой: даже им овладевают настроения Нугиса! Ведь деревья растут в лесу не для того, чтобы гнить, а для того, чтобы лечь в стены домов, чтобы покоиться шпалами под мчащимися составами, чтобы весело трещать в печи. А на вырубке через несколько лет зазеленеют между пней крохотные побеги…

В лесу стемнело, словно на ельник накинули густое покрывало. Сквозь ветви виднелась гряда облаков, позолоченная солнцем. Качнув стволы, поверху пробежал и помчался дальше порыв ветра, а лес зашумел, как неспокойное море.

Над ельником закаркали вороны. Большой ястреб сделал круг и скользнул к болоту, где на одиноком острове у него было гнездо. Птицы торопились скрыться от дождя. Собирался разразиться ливень.

— К тому и шло весь день, — пробормотал лесничий, прибавляя шагу.

Лес начал редеть, а потом совсем кончился, и Реммельгас очутился на просеке. Вырубка? В Каарнамяэ была лишь одна вырубка, но она находилась гораздо севернее. Или он перепутал направление? Это не делает чести лесничему! «Значит, надо держаться больше на юг», — решил Реммельгас, направляясь через вырубку. Взглянув наверх, он заторопился: ветер гнал темно-синие тучи, впереди которых, словно дозорные, бурно мчались одинокие серые облака.

Опустив взгляд, он остановился на полдороге и шагнул в сторону. Встав на колени, он с величайшей осторожностью потрогал вытянутые стрелки пышных, ярких побегов. Они выросли тут не случайно — из семян, занесенных ветром. Нет, кто-то перед посевом срезал кочки. Лесничий поднялся и протяжно свистнул: по вырубке длинными рядами тянулись посеянные елочки.

Реммельгас разглядел их поближе. Им было лет по пять, по шесть. По его расчетам, время посадки приходилось на 1943 год. То был мрачный год фашистской оккупации, тогда лес не сеяли. Он развернул карту, на которой были означены все культуры, хоть и без нее знал, что тут, на вырубке в Каарнамяэ, не могло быть по служебным данным и клочка засеянной земли. Когда при составлении атласа культур он попросил Нугиса сообщить данные, тот и слова не сказал о Каарнамяэ. Однако Реммельгас стоял сейчас в сеянном и довольно обширном ельнике. Более того, между елочками не видно было прошлогодней травы, — чья-то заботливая рука выполола ее, чтобы молодые деревца лучше росли.

В небе сверкнуло, и по небосклону прокатился далекий гром. Высокую гряду облаков прорезала стрела новой молнии, и гром грянул еще сильнее и яростнее.

Надвигалась гроза. Послышались отдаленные раскаты, и Реммельгас озабоченно прислушался: по-видимому, туча грозила разразиться градом. Внезапный порыв ветра сорвал шляпу, подбросил ее и швырнул на землю, покатив между пнями, как обруч. Реммельгас помчался за своей шляпой, размахивая сачком, словно преследовал большую круглокрылую бабочку.

Едва Реммельгас, поймав и нахлобучив шляпу, вступил в гудевший от ветра лес, как упали первые дождевые капли. Они были крупные и тяжелые, словно ртуть.

Вскоре ельник поредел, перешел в мелколесье, а земля стала более топкой. Дождь уже лил вовсю, и стало темней. Реммельгас забрался под густые раскидистые елочки. Все вокруг заволокло серым туманом, нельзя было различить ни капель, ни струй, такой это был сплошной ливень. Вода разлеталась на земле тысячами брызг, из-за чего казалось, что все в лесу дымится. Молнии раскалывали серую стену дождя, ударяя так близко, что почти тотчас следовал оглушительный гром. Реммельгас выглядывал из-под веток после каждого удара, уверенный, что увидит неподалеку разбитое в щепы дерево.

С ветвей стекали сначала одинокие капли, которые превращались в ручьи, пока наконец вода не хлынула потоком, словно кто-то выжал над деревом огромную губку.

Реммельгас вышел из-под ели. Плечи промокли насквозь, вода стекала по спине и по груди. Мокрые ветви хлестали его по лицу, и по одежде, и, хотя первый порыв ливня утих, лило все же безостановочно, так что через несколько минут на лесничем не осталось сухого места.

Шагая напрямик, Реммельгас отстранял ветви рукой, и на него каждый раз шумно стекала скопившаяся на листьях вода. Местность была незнакомая. Реммельгас понимал, что заблудиться тут ничего не стоит: достаточно взять чуть в сторону от сторожки в Сурру и от крохотного, со скатертку, поля при ней, чтобы потом без конца блуждать в зарослях, где можно легко наткнуться на угрюмого медведя, ломающего деревья, или на шипящую рысь, притаившуюся на гибкой березке, — но только не на человеческое жилье…