Александр Кулешов - Ночное солнце Страница 2

На мгновение взгляд генерала туманится, резче обозначается горькая складка у рта, он вздыхает. Да, военная судьба у него счастливая, а вот личная… Можно ли считать личную судьбу счастливой, когда теряешь молодую, горячо любимую жену? Теряешь из-за нелепой, не укладывающейся в сознании случайности…

У него замечательный сын, чудесная дочь, он еще молод.

А вот Зои нет.

Некоторое время Чайковский сидит, бездумно глядя в пустоту. Эх, если б можно было остановить, вернуть время, вычеркнуть из него тот страшный день… Он встряхивается, обводит взглядом кабину. Тусклый свет синих ламп выхватывает из темноты лица десантников. Они словно высечены из твердого дерева. Одинаковые шлемы, комбинезоны, застывшие позы превращают их в близнецов.

Но он-то знает, какие все они разные!

Через час — генерал посмотрел на часы — вся гигантская армада окажется над целью и дивизия спустится с ночного неба на голову «противника».

И как бы тщательно он и его штаб ни изучали заранее предстоящую операцию, какими бы точными данными ни располагали о «противнике» и местности в районе десантирования, неожиданности не только возможны, но и неизбежны. А если бы их не было, то их создали бы посредники, потому что, черт возьми, что это за учения, если все будет катиться по ровной дорожке!

Вот тогда-то в сложнейшей обстановке и потребуется предельное напряжение всех сил, ясность ума, быстрота реакции, умение мгновенно принять единственно правильное решение и твердо провести его в жизнь… Потребуется многое, и все быстро, все сразу.

А рядом будет стоять посредник, внимательно следить, взвешивать и подкидывать все новые неожиданности. Неожиданности для тебя, потому что сам-то посредник давно все знает, так как получил эти неожиданности еще в Москве.

Чайковский вспоминает, как начались для него эти учения, большие учения, о которых сообщалось в газетах и на которые были приглашены военные наблюдатели из многих стран.

Вызов к командующему ВДВ застал его на занятиях, которые он проводил с офицерским составом одного из полков.

В большой светлой комнате вокруг огромного ящика с песком собрались офицеры. Генерал смотрел на сосредоточенные лица, нахмуренные брови, сжатые губы, на зеленую стружку лесов, крохотные поролоновые комочки домов, на шершавые опилочные поля, серебристые реки из фольги, на протянувшиеся над макетом нити с подвешенными к ним крохотными самолетиками. Хорошо, чтоб война всегда оставалась лишь игрой, а все эти самолеты, танки — лишь игрушками, чтоб не пришлось бы этим молодым ребятам по-настоящему стрелять, прыгать в тыл врага, ходить в атаку. Не пришлось по-настоящему умирать.

Странно! Так размышляет он, человек, всю жизнь посвятивший военному делу, войне, хотя и не наступившей, всю жизнь совершенствующий свое боевое мастерство, готовящийся к войне, всегда готовый к ней.

Такова диалектика жизни!

Чайковский прервал занятия и срочно вылетел в Москву. В самолете он недолго ломал голову над причиной вызова — по-видимому, речь пойдет об учениях. Когда предстоят учения, тем более очень крупные, военачальники ранга генерала Чайковского так или иначе чувствуют их приближение по многим неуловимым признакам.

Итак, учения. Ну а какова степень участия в них его дивизии? Вся? Один из полков? Батальонов?

Обстановка почти сразу же прояснилась, как только он вошел в кабинет командующего. Но Чайковский не знал о телефонном разговоре, который состоялся у командующего за несколько дней до этого.

— …Выбрал дивизию генерала Чайковского, товарищ маршал, — докладывал командующий. — Отличная дивизия, отличный командир. Умный, знающий, волевой. Очень решительный.

………………………………………………

— Да, с большим авторитетом. Любят его солдаты, не просто уважают. Вот-вот, как раз молодость командира им и импонирует.

………………………………………………

— Ясно, товарищ маршал! Так точно. Вызываю его. До свидания, товарищ маршал! — И командующий ВДВ положил трубку…

Разговор с Чайковским у него длился недолго.

— В марте, — сказал командующий, — проводятся большие учения. Твоя дивизия участвует в них. Поступишь в распоряжение «северных». Командует ими генерал-полковник Хабалов. Ты его знаешь — мужик железный. — Командующий улыбнулся и подмигнул: — Да я за тебя не боюсь. Выдержишь. Потому твою дивизию и отдаю.

Командующий уточнил район учений, пути движения, место сосредоточения, время прибытия в распоряжение командующего «северных».

— Вот так, — закончил он, — состав сил, обстановку, сведения о «противнике», задачу — словом, все остальное получишь у генерал-полковника Хабалова с переходом в его распоряжение. Исполняйте, товарищ генерал, — закончил командующий официальным тоном и потянулся к нетерпеливо гудевшему на столе черному телефону.

И генерал Чайковский сразу же приступил к исполнению. Пока летел домой, уже многое продумал.

Прилетев, вызвал начальника штаба, начальника политотдела, командиров частей, начальников служб. Провел совещание, дал задание на подготовку. Пошла обычная работа. Было бы, наверное, ошибкой говорить, что в предвидении больших учений в жизни соединения что-нибудь резко меняется. Занятия, боевая и штабная подготовка никогда не прекращаются. Каждое утро выходят взводы на стрельбище, на полосу препятствий, в поле, в парашютный комплекс. Каждое утро водители, артиллеристы, радисты, саперы проверяют технику; командиры частей и подразделений, политработники занимаются своим делом. И если сигнал тревоги днем ли, ночью, зимой или летом прозвучит, он никого не застанет врасплох. Это и называется постоянной боеготовностью.

Все же перед учениями как-то незаметно растет напряжение. Придирчивее командиры отделений проверяют содержание личного оружия, командиры взводов и рот — готовность экипажей. Подольше сидят над картами офицеры на своих командно-штабных занятиях. И поменьше спят и без того не балующие себя долгим сном командир дивизии и его заместители. Интенсивнее проводятся те или иные занятия. Офицеры управления, каждый на своем участке, еще раз — какой уже! — проверяют, что в решающий момент будет всего в достатке — горючего, боеприпасов, медикаментов, продовольствия.

В кабинете начальника политотдела полковника Логинова не прекращается поток посетителей — замполиты, секретари партийных комитетов и бюро, комсгрупорги собираются на узкие и широкие совещания, приходят за указаниями, с докладами, просто делятся мыслями, что-то предлагают, советуются.

…И вот в соответствии с приказом командир дивизии вместе с начальником штаба и группой офицеров вылетел к командующему «северными» генерал-полковнику Хабалову.

Генерал-полковник, маленький, сухой, в роговых очках, встретил комдива традиционным упреком:

— Явились наконец-то.

Словно комдив мог прибыть к нему раньше назначенного срока и пролезть на прием вне очереди. Но Чайковский не обижается. Эта манера Хабалова всем известна. Любой разговор с подчиненным он начинает с какого-нибудь пустого упрека: почему не пришел раньше, почему не сообщил больше, почему не взял с собой такого-то офицера? Почему, почему, почему…

Это он так, чтоб вступить в разговор. Иные новички, не знавшие об этой невинной причуде генерал-полковника, начинали оправдываться и встречали его удивленный взгляд. Высказав свой упрек, генерал-полковник тут же приступал к делу, и вот уж если тогда предъявлял претензии, то держись. Никогда не распекал и, конечно, не кричал. Говорил в этих случаях холодно, язвительно вежливо, порой даже презрительно, словно спрашивал: «И после этого вы считаете себя офицером?»

Он был очень дальновиден, мгновенно разбирался в обстановке, обладал огромным опытом. О его энергии ходили легенды. В этом маленьком человеке, казалось, таились неисчерпаемые резервы. Во время учений, а в свое время боевых действий, никто не помнил его не то что спящим, а хотя бы на минуту расслабившимся. Он был вечно в движении, как снег на голову сваливался на своих подчиненных, и всегда в самый неблагоприятный для этих подчиненных момент; он выезжал на передовую, успевал переговорить с солдатами, а через час уже снова был на своем командном пункте, поражая офицеров знанием конкретной обстановки.

Говорил быстро, только по делу. Хвалил очень редко. Если кому-нибудь бросал мимоходом «молодец», тот считал, что награжден орденом. Но скупо хвалил лишь старших и высших офицеров. Солдат, взводных, ротных хвалил охотно, если, конечно, было за что. А ругал весьма своеобразно. Рассказывали случай, когда, еще будучи командиром дивизии, он обнаружил солдата, плохо отрывшего окоп. Он долго смотрел на нерадивого, печально качая головой, потом спросил тихо: «Почто обидел старика?» Пораженный солдат устремил на генерала недоуменный взгляд. «Я служу, стараюсь, — с горечью сказал комдив, — а ты, солдат моей дивизии, вот какой окоп вырыл. Что теперь про меня говорить будут?» И, безнадежно махнув рукой, удалился. А солдат, едва не расплакавшись, с таким остервенением начал углублять окоп, словно хотел пробиться к центру земли.