Эйсукэ Накадзоно - Тайный рейс Страница 21

— Опять по тому делу? Ну чего вы ко мне привязались?! Убирайтесь отсюда!

— Ну, ну, потише! — зло сверкнув глазами, сказал Камати и присел на ступеньку, ведущую из сеней в комнату. — Признайся честно во всем, что скрываешь, и мы оставим тебя в покое.

— Скрываешь! Скрываешь! Что я скрываю? Что? — сипло крикнула Нам Чху Чо.

— Ты говоришь, что нашла под саваном только листовку. Так? Что больше никаких бумаг там не было. Но кто тебе поверит, что там не было записки с указанием, кто такая покойница и откуда она!

Не обращая никакого внимания на полицейских, словно здесь их и не было, Нам Чху Чо то выходила из комнаты, то снова входила, готовя себе ужин. Перед глазами Камати то и дело мелькала ее юбка, плотно облегавшая округлые, полные бедра. Пучок шпината, пучок лука, пять штук яиц. Небольшой кусок говядины и полкурицы. Говядину она мелко нарезала. Видимо, это крошево должно пойти в салат в сыром виде. Рядом на столе стоит миска с соусом. Курица будет, очевидно, зажарена с овощами. На столе стояли еще соленья, сдобренные красным перцем и горчицей, и что-то вроде желе. Все это Нам Чху Чо быстро и ловко расставила на обеденном столике, полила что-то соусом и помешала. Камати с изумлением смотрел на эти приготовления. На одного человека тут было слишком много еды. Невероятно много. Правда, Камати слышал, что ама при ее тяжелом труде должна расходовать на питание от семисот до тысячи иен в день. Но, убеждаясь сейчас в этом воочию, он почувствовал какую-то неловкость. Сколько же ей надо трудиться, чтобы заработать на одно только питание! Однако он решил не показывать своего смущения и сделал еще более суровое лицо. А то еще решит, что ее собираются оставить в покое.

— Ну так как? — снова обратился он к кореянке. — Сегодня ты должна сказать мне всю правду.

— Да поймите же, зачем мне что-то скрывать. Что я, родственница покойной или ей чем обязана! — ответила Нам Чху Чо, не оборачиваясь и ставя на переносную печку сковородку с курицей.

— Она твоя соотечественница. Зная, кто она и откуда, к кому она направлялась, можно по крайней мере заказать по ней панихиду. У тех, кто нелегально прибывает сюда, почти всегда в кошельках бывают запрятаны такие записочки.

— Значит, по-вашему, кошелек я украла?

— Я этого не говорю.

С покрасневшим от негодования лицом Нам Чху Чо повернулась к Камати.

— А смысл-то тот же! Значит, я, по-вашему, воровка?

— И этого я не сказал. Но ведь кое-какие грешки-то, милая, и за тобой водятся!.. Ведь прятала ты у себя в доме некоего Че, нелегально пробравшегося в Японию? Или, может, этого не было? Тебя должны были привлечь к ответственности за укрывательство правонарушителя, но на первый раз простили. Мы запросили осакскую полицию и теперь все про тебя знаем! Поняла?

Нам Чху Чо побледнела. В Осака живет ее старуха мать и пятилетняя дочка, которых она содержит. Они там ничего не знают и ждут ее, а тут ей расставляют сети, хотят разбить ей жизнь. У нее внезапно ослабели ноги и чуть закружилась голова. Но уже в следующее мгновение она сама перешла в наступление.

— Ладно, если я что-то скрываю, обыскивайте!

Злым взглядом она обвела комнату, схватила большой чемодан, стоявший в углу, и, вытащив его рывком на середину комнаты, высыпала все содержимое на пол. Видя, что полицейские не обратили на это внимания, она подскочила к обеденному столику, пнула его ногой, и он вместе со всем, что стояло на нем, покатился со ступенек в сени. Разлетевшиеся куски мяса и нарезанной зелени попали полицейскому на штаны, тот подскочил как ошпаренный.

— Связать ее, господин начальник? — обратился он к Камати.

— А теперь, может, хотите и меня саму обыскать? Что ж, смотрите!

С этими словами она вдруг задрала доверху свою тесную юбку и расставила ноги в стороны. Взглядом, полным ненависти, смотрела она сверху вниз на Камати и полицейского, сидевших в сенях. То ли у нее все белье сейчас было в стирке, то ли потому, что она только что вернулась с работы в море, но под юбкой на ней ничего не было.

— Прекрати свои дурацкие выходки! — заорал Камати.

Его не столько привело в замешательство бешенство Нам Чху Чо, сколько неприятно было другое. Вспомнилась история, которую он слышал от своего предшественника. Арестовав однажды нелегально прибывшую кореянку, тот действительно хотел проверить, не прячет ли она что-либо в самом укромном месте под юбкой. Кореянка лишь выкрикнула: «Ге!» (что по-корейски значит «собака») и бесстыдно раскинула ноги. Оторопевший полицейский поспешно ретировался. Рассказывая об этом в полицейском управлении острова, он презрительно заметил, что У кореянок нет ни стыда ни совести, но начальник полиции оборвал его, сказав, что он дурак и ничего не понимает. У корейцев слово «собака» выражает крайнее презрение. И ее поведение говорило лишь о том, что она его за человека не считает и, следовательно, его можно не стыдиться, как не стыдятся собак. Ситуация, в которой оказался сейчас Камати, была очень похожа на ту.

И он решил, что сейчас лучше всего уйти. Но кто знает, сумеет ли он добиться у этой ама признания при следующей встрече? А он-то думал, что, если немного поднажать, она легко «расколется».

— Ладно. Сейчас мы уходим, а ты поостынь и обдумай все хорошенько, — сказал он, поворачиваясь к выходу.

А сегодня около двенадцати часов дня с Круглого Мыса ему сообщили, что Нам Чху Чо погибла в результате несчастного случая. Он немедленно отправился туда. Покойница лежала уже в бараке, где размещались рыбаки. Лицо ее было закрыто куском белой ткани, в комнате курились ароматные палочки. Хозяин фирмы был в отъезде, и Камати встречали его жена, старшина Тада и его помощник Сюдзи.

— Муж приказал, чтобы в случае какого-нибудь происшествия я немедленно известила вас. Но я впервые сталкиваюсь с таким делом и совершенно растерялась, — извиняющимся тоном затараторила жена хозяина фирмы. — Правда, господин доктор, уезжая, заверил меня, что свяжется с полицией и сообщит о происшествии.

— Однако он мне ничего не сообщал, — не скрывая недовольства, ответил Камати.

Из дополнявших друг друга заявлений Тада и Сюдзи вырисовывалась не совсем ясная картина происшествия.

Сегодня они, как обычно, сели в лодку с ама и направились в море. На всех лодках фирмы работают одни корейцы. Их лодка, на которой работали два японца и кореянка-ама, была единственным исключением. Как всегда, они остановились восточнее острова Окисинэ и начали работать. Примерно через час вдруг отказал воздушный компрессор. Прекратилась подача воздуха. Сюдзи, узнав об этом по аварийным сигналам, громко крикнул о происшествии старшине. Тот в это время возился с гафелем, укрепленным на корме, стараясь повернуть лодку носом к ветру. Услышав об аварии, Тада бросился к запасному баллону. Лодку сильно закачало, но он, не обращая на это внимания, открыл кран запасного баллона; сжатый воздух хлынул через очиститель в шланг. На это ушли какие-нибудь секунды. «Уф! Обошлось!» — облегченно вздохнув, проговорил Тада. Однако запасного воздуха из баллона хватает всего на десять минут. Следовательно, нужно было немедленно начать подъем Нам Чху Чо, работавшей на глубине более тридцати метров. И Сюдзи с помощью Тада начал поспешно поднимать Нам Чху Чо наверх. Но во время подъема тело ее неожиданно вдруг отяжелело, словно у нее ноги свело судорогой. Казалось, что она даже сопротивляется подъему и стремится снова опуститься на дно. Некоторое время пришлось преодолевать это сопротивление. Вытащить ее удалось, но, когда с нее сняли водолазный костюм, она уже не дышала. Пульса не было. Все произошло как-то ужасно быстро.

Сюдзи прилагал отчаянные усилия, чтобы привести ее в чувство с помощью искусственного дыхания, а Тада погнал лодку к Круглому Мысу. На берегу ей снова стали делать искусственное дыхание, и из Хитакацу вызвали врача.

Едва взглянув на безжизненное лицо женщины, врач безнадежно вздохнул.

— Э, да у нее ведь был заложен нос! Напрасно она с насморком полезла в воду.

И врачу и всем собравшимся здесь было известно, насколько насморк опасен для водолаза. Бывали случаи, когда такая простуда вдруг сильно затрудняла дыхание и приводила к смерти от удушья, хотя компрессор и работал нормально. Опытные ама были осторожны и с насморком ни за что не опускались под воду. А Нам Чху Чо, казалось, все было безразлично, она продолжала работать, несмотря на простуду…

Камати смутно почувствовал нечто вроде угрызений совести. Нам Чху Чо могла выйти на работу в порыве негодования после вчерашнего допроса. Но ведь тогда это равносильно самоубийству. Однако Камати огорчал не столько сам этот факт, сколько мысль о том, что теперь он навсегда лишился важных показаний.

— До конца сезона оставалось каких-нибудь десять дней, вот она и работала несмотря ни на что.