Гылман Илькин - Восстание в крепости Страница 21

Глухой звук, похожий на всплеск воды в горном озере, в которое свалился вдруг обломок скалы, пронесся по двору, проник в дом и там заглох в его стенах.

Сердце у Лалезар-ханум забилось, как птица, пойманная в силок.

Женщина подошла к окну. Прислушалась.

Во дворе, залитом лунным светом, и на мощенной камнем безлюдной улочке, куда выходили низенькие ворота дома, закрытые наполовину ветвями развесистых яблонь, царила мертвая тишина. Казалось, сорви с дерева листок, и будет слышно, как он упадет на землю.

Лалезар-ханум решила, что стук в ворота ей просто почудился.

Но в этот момент стук повторился.

Нет, это не было галлюцинацией. Она отчетливо слышала: кто-то легонько стучал ладонью в ворота.

Хозяйка дома вышла на веранду, медленно спустилась по лестнице и прошла под благоухающими деревьями к воротам.

В конце садовой дорожки она остановилась и спросила:

— Кто там?

— Откройте, муаллимэ [12], это я, Наджиба, — послышался за воротами детский голосок.

— Наджиба? — удивилась Лалезар-ханум. — Зачем ты пришла одна в такой поздний час?

— Я не одна, муаллимэ, — сказала девочка, понизив голос и растягивая слова.

Лалезар-ханум догадалась, что она говорит, прильнув губами к щели в воротах.

Хозяйка отодвинула деревянный засов. Калитка со скрипом отворилась, и она увидела свою маленькую ученицу. Девочка несколько раз оглянулась, кивнув кому-то головой, и скользнула в ворота. Следом за ней во двор вошел среднего роста человек в архалуке и сапогах. Свет луны падал ему прямо в лицо.

Лалезар-ханум показалось, что она видит незнакомца впервые.

— Это мой дядя, муаллимэ, — тихо сказала Наджиба. — У него к вам дело.

Незнакомец подошел к учительнице.

— Извините, Лалезар-ханум, что беспокою в столь неурочное время, — сказал он. — Иного выхода у меня не было. Мне казалось, прийти к вам днем — не совсем удобно. Нельзя ли с вами поговорить? Я вас долго не задержу.

Лалезар-ханум скрепя сердце пригласила гостей в дом.

При свете керосиновой лампы она отчетливо разглядела лицо мужчины и узнала его: это был городской кузнец Бахрам.

"Какое у него может быть ко мне дело? — подумала Лалезар. — Или он хочет поговорить со мной о племяннице?"

Бахраму было трудно сразу начать разговор. Собираясь с мыслями, он осмотрелся.

Дверь в соседнюю комнату была распахнула настежь. В полумраке ему был виден только массивный книжный шкаф, на котором, величественно распластав крылья, стояло чучело орла.

В столовой, где они сидели, царил идеальный порядок.

По-видимому, эта комната была больше по размерам, чем смежная. В простенке между двумя окнами, выходящими во двор, висел портрет доктора Ордухана, окаймленный черным крепом.

Бахрам хорошо знал этого приветливого человека с большими добрыми глазами, с тонкими, закрученными кверху усиками, который всегда первый раскланивался со своими знакомыми на улице и на базаре. А их у него был — весь город! Однажды Бахрам даже пригласил этого доктора к своей больной матери.

Никто и не подозревал, что этот скромный, тихий врач с грустным, озабоченным лицом — активный революционер.

Бахрам часто думал о докторе Ордухане. Ему было досадно, что он не познакомился с ним ближе при жизни, не узнал его мыслей и убеждений.

"Был бы доктор Ордухан в нашей организации, — часто говорил он товарищам, — мы берегли бы его как зеницу ока, и никакая сила не смогла бы вырвать его из наших рядов".

Большевики-подпольщики Закатал знали, что Ордухан и его тифлисские друзья действовали в одиночку, неосторожно, рискованно. Потому-то они так скоро и попали в лапы царской охранки.

Вопрос Лалезар-ханум отвлек Бахрама от мыслей о днях прошлых.

— Итак, что же вы собирались мне сказать? Прошу вас…

Бахрам провел рукой по столу, покрытому бархатной скатертью с длинными кистями. Он знал, что перед ним самая образованная женщина в городе, поэтому, готовясь произнести первую фразу, несколько раз повторил ее в уме.

— Лалезар-ханум, — начал Бахрам, не поднимая головы, — вам, конечно, известно, что большинство рабочих табачной фабрики Гаджи Хейри — люди неграмотные. У нас же есть для них кое-какие книги, листовки. Однако все они на русском языке, которого рабочие не знают…

— Но ведь вы не работаете на фабрике Гаджи Хейри, — прервала Лалезар-ханум гостя.

— Верно. Я — кузнец, стучу молотком в своей кузнице. Но у Гаджи Хейри работают мои товарищи. О них-то я и забочусь. Сам я более или менее владею русским языком. Подучился, когда был в Баку. Так вот. Мы хотим попросить вас перевести на азербайджанский язык с русского то, что написано в этих книгах и листовках. Нам надо донести до рабочих смысл этой литературы. Кроме вас, мы не можем ни на кого положиться. Городским чиновникам доверять нельзя. Они — народ ненадежный… Вы меня поняли, Лалезар-ханум?

Лалезар-ханум хорошо поняла, что молодой кузнец предлагает ей взяться за дело, которое не может быть доверено каждому и должно "соблюдаться в тайне". Она насторожилась. Все это показалось учительнице очень подозрительным: почти незнакомый человек является ночью в ее дом и делает весьма странное предложение.

"Может быть, пристав опять взялся за меня? — промелькнуло у нее в голове. — Решил испытать? Идет на провокацию?.. Но, с другой стороны, если я не ошибаюсь, передо мной тот самый кузнец Бахрам, брат которого Улухан не раз сидел в бакинской тюрьме за революционную деятельность. — Она напрягла память, стараясь вспомнить, что ей рассказывал муж о рабочем бакинских нефтепромыслов Улухане. — Нет, пристав не рискнул бы вербовать брата революционера. Такой человек вряд ли станет провокатором".

Честное лицо собеседника, его скромная манера держаться вроде бы подтверждали эту мысль Лалезар. Однако она решила быть с гостем исключительно осторожной.

— Как я поняла, вы предлагаете мне переводить на азербайджанский язык запрещенную литературу? Нет, молодой человек, вы затеяли опасную игру. Я не хочу принимать в ней участие. Я не согласна.

Бахрам помрачнел. Он не ожидал такого ответа от вдовы Ордухана.

Яркий свет керосиновой лампы, подвешенной к потолку, падал учительнице на лицо. Под глазами у нее залегли синеватые тени, отчего сами глаза казались еще больше и печальнее.

Бахрам заметил, что ноздри у его собеседницы нервно раздуваются, а губы чуть подрагивают. Он понял: женщина волнуется.

"Может быть, я переборщил, — подумал он. — Нельзя было так сразу… Кажется, я испугал ее".

— Уверяю вас, в наших брошюрах нет ничего страшного, — попытался Бахрам исправить положение. — Вы сами увидите. То, о чем там говорится, и вы, и все мы слышим и читаем ежедневно.

Лалезар-ханум грустно улыбнулась.

— Хорошо, будем говорить откровенно, — сказала она, сама удивляясь своей решительности. — Я боюсь не за себя. Не думайте, что мне дорога моя жизнь. Я боюсь за тех, кто может навлечь на себя беду, общаясь с женщиной, муж которой умер в политической ссылке. Лично мне, вы понимаете, нечего терять. Но я не хочу подводить вас. Уверена, пристав Кукиев ни на минуту не выпускает меня из поля зрения.

Глаза у Бахрама весело заискрились.

— За нас не бойтесь, Лалезар-ханум! Нам тоже, как говорится, нечего терять, кроме своих цепей. Что может быть хуже нашего теперешнего положения? С крестьян дерут три шкуры, рабочий с утра до вечера гнет спину и все же не может заработать семье на хлеб. Так чего же нам бояться? Конечно, работать надо умело, осторожно. Так, как учит наша партия. Если мы из-за легкомыслия будем терять одного борца за другим, кто же тогда завершит начатое нами дело? Бесстрашие, но в то же время осторожность! Вот наш девиз.

В этот момент крошечная дверца старинных часов, висящих на стене, распахнулась и маленькая деревянная птичка прокуковала десять раз. Наджиба удивленно обернулась и, увидев кукушку, восторженно захлопала в ладоши.

Бахрам взглянул на племянницу.

— Успокойся.

Лалезар-ханум продолжала сидеть в задумчивой позе. Ни бой часов, ни шумный восторг девочки не помешали ходу ее мыслей.

Она никак не могла принять окончательного решения. С одной стороны, учительница немного опасалась этого ночного гостя, хотя какое-то внутреннее чувство подсказывало ей, что он безупречно честен. С другой стороны, она действительно была уверена, что может навлечь беду на тех, кто обращается к ней за помощью. Всматриваясь в волевое лицо своего собеседника, она неожиданно с тайной гордостью подумала: "Нет, никакая сила не заставит этого молодого парня свернуть с избранного им пути. Кто знает, может быть, он в один прекрасный день пойдет в Сибирь той же дорогой, по которой погнали моего Ордухана! Звон кандалов… Серые арестантские рубища… Бесконечный, унылый, оледеневший на морозе тракт… Вот его завтрашний удел! А он, не страшась всего этого, готов хоть сегодня кинуться в огонь!"