Аласдэр Грэй - Падение Келвина Уокера Страница 21

— Тогда зачем упоминаешь?

— Хотя об этом и не стоит упоминать, но помнить об этом ты должна.

Джил на секунду задумалась, потом пододвинула к нему сахарницу и вернула карточку, сказав с грустью:

— Неужели тебя это не волнует, Келвин?

— Ты о приглашении? Нет, хотя я весьма удовлетворен. Еще один шаг в верном направлении. Плюс к тем, что я сделал недавно.

Она понимала, что он имеет в виду. Решительно отстаивая свою точку зрения во всех животрепещущих вопросах, по которым у основных политических партий не было разногласий, он стал знаменитостью общенационального масштаба. Как раз в этот вечер ему предстояло появиться в программе текущих событий, причем задавать вопросы будут ему самому. Джил не придавала событию большого значения — к тому все вроде бы шло, а что до нее, то она оставалась в стороне. Келвин объяснил, что их семейная жизнь пока не подлежит огласке, поскольку, с клерикальной точки зрения, они живут в грехе. После свадьбы все переменится.

Тут она вспомнила кое-что и развеселилась. Она сказала:

— Джек вчера звонил, совсем забыла тебе сказать.

— Джек? — озадаченно спросил Келвин. Он не сразу даже вспомнил, кто этот Джек, но Джил этого не заметила. Она сказала:

— Он был такой лапочка, я сказала, что мы женимся, он засмеялся, говорит: победил достойный, велел тебя поздравить. Ты главного не знаешь: он работает кондуктором автобуса.

— Скажите пожалуйста.

— Сегодня у него выходной, я позвала его поужинать с нами, и ты потом успеешь на свое действо.

— У меня нет никакого желания видеть его, — решительно объявил Келвин. — Он унизил нас обоих. Я не могу это забыть. Меня поражает, где твое чувство собственного достоинства, что ты зовешь его к нашему столу.

Джил тоже была поражена. Она пытливо вгляделась в него, убеждаясь в серьезности сказанных слов, и ответила ему так же серьезно:

— Джек остается моим лучшим другом, Келвин, неважно, что он больше не мой любовник. Ты не можешь это поломать. Он всегда был и будет мне дорог. И ведь ты ему дорог! Он пустил тебя сюда жить, когда у тебя вообще никакого угла не было. Ты что, забыл?

— Я не отрицаю, что у меня есть основания быть ему благодарным, — холодно сказал Келвин, — но мне он никогда не был дорог и не будет. Я не возьму греха на душу, утверждая обратное. Повидай его, если тебе так нужно, только меня здесь не будет. Я пришлю машину отвезти тебя в студию.

Ей в который раз пришлось убедиться в том, как ловко он загоняет в слова любое дело, — ей нечего было возразить. Она пробормотала под нос:

— Не думаю, что мне хочется ехать.

— Ты должна поехать. Сегодня все решается.

Он встал из-за стола, взял галстук и внимательно повязал его перед зеркалом над камином. Вздохнув, он сказал:

— Огорчает меня эта свадьба, честно говоря.

Она подняла на него глаза:

— Ты хочешь отложить?

— Да нет, откладывать дальше некуда, к приему у королевы мы должны быть женаты. Только церковь — это куда приличнее отдела гражданских состояний.

— Почему? Ты не веришь в бога, мне религия безразлична — в чем же дело?

— Я не говорил, что не верю в бога, я говорил, что я против него. И что он умер. Но он воспрял к жизни в ту ночь, когда я окончательно завладел тобой.

Джил закрыла рукой глаза. Своим обволакивающим размеренным голосом он говорил вещи, в которые истово уверовал, а ей все это казалось дурным сном.

— Ты помнишь ту ночь? Совершенно неожиданно для себя я обратил к богу слова горячей признательности и сделал это с полным сознанием или, если угодно, неосознанно, поскольку действовал безотчетно. Это было совсем не то, что домашняя молитва в Глейке, потому что существо, к которому я обращался, которое тогда было в одной комнате с нами, — оно больше не питало ко мне ненависти. Оно ободряло меня. После этого я не мог не задаться вопросом, только ли своим собственным упорством — причем за какие-то несколько недель — я добился всего, о чем только мечтал, — есть работа, любовь, известность, деньги, влияние и домашний очаг. Ответ ясен: нет и нет! По натуре я не столь возвышен и неукротим, каким стал, обладая тобою.

— Это верно, — сказала Джил.

— Это так, — сказал Келвин, застегивая перед зеркалом жилетку и с удовольствием в нем отражаясь. — Тут действовала верховная сила. С самого начала, даже в малой степени не сознавая этого, я был перчаткой на деснице Того, Кто овеял инеем небеса и из лона исторгнул лед. Это было смиряющее откровение.

— Ради бога, прекрати, Келвин! — взмолилась Джил.

— Некоторые твои высказывания, — обронил он, — словно разводят нас на миллионы миль.

Он взял в руки «дипломат», зонтик и направился к двери.

— Читай мои статьи в газетах, — сказал он. — Смотри меня по телевизору. Изучай письма моих почитателей. Людям близки мои богоданные убеждения, они хотят жить в законопослушном мире и иметь надежную крышу над головой. Сегодня я впервые буду отстаивать свою новообретенную веру перед поистине огромной аудиторией. Ты мне нужна там, Джил, я должен ощущать тебя рядом. В тебе моя удача. Ты вернула меня богу. В этом и было твое предназначение. Ты должна прийти сегодня.

— Только в том случае, — взорвалась Джил, — если Джек тоже пойдет!

Он взглянул и сказал:

— Хорошо, если хочешь — приводи его. Но ты странная, очень странная.

И он отправился на работу.

На его столе лежал конверт с надписью «Изменения в рабочем графике». Он прочел бумагу и позвонил Гектору Маккеллару. Он сказал:

— Гектор, я по поводу нового графика. Что вы затеяли?

— По-моему, все понятно. Ладно, если вы обязательно хотите побеседовать, подходите в половине четвертого.

— Пораньше нельзя?

— Нет.

— Хорошо. В половине четвертого.

Келвин задумался. Согласно новому графику, в ближайшие три недели у него не предполагались беседы с видными политическими и общественными деятелями. Он сделал несколько телефонных звонков и отправился в буфетную. Когда он вошел, все разговоры разом смолкли, потом возобновились — вблизи от него потише и громче по углам. Общаясь с людьми, он уже убедился в том, что отношение к нему переменилось. Какое-то другое любопытство, иные соображения чудились ему за их настороженным вниманием. Чуть заметно улыбаясь и чувствуя возбуждение уверенного в себе человека перед славной драчкой, он выпил чашку черного кофе с сахаром. Потом вернулся к себе и сделал еще несколько звонков.

В половине четвертого Гектор Маккеллар напрямую объявил ему:

— Мы за вами не поспеваем, Келвин.

— Кто это «мы», Гектор?

— Если конкретно, то Общее Мнение, а в широком смысле — британская публика.

— Нет, вперед британской публики я не забегаю. В подавляющем числе она меня поддерживает. Вы видели цифру моей зрительской аудитории, Гектор?

— Но вы забыли, для чего мы вас брали, Келвин. Я с самого начала отвел вам совершенно особую роль. Портить репутацию всяким шишкам — да, но делать это как бы ненароком, без программы…

— Такая порча репутации ничего не изменит, Гектор…

— Вот именно! Поэтому мы ее всячески поддерживаем. А вы в прошлой беседе с теневым министром по регулированию рождаемости злонамеренно выволокли на свет ее первое замужество.

— Я не согласен, Гектор. Ведь это позор, если за контролем рождаемости в Британии будет надзирать особа, нарушившая брачный обет.

— А эта ваша кампания по удалению человеческого тела из рекламы?!

— По удалению из рекламы образа божия.

— Я такой же шотландец, как вы, Келвин, — сказал, закипая, Маккеллар. — Я отлично знаю, что мужчина — да в какой-то мере и женщина — сотворен по образу божию.

— Как же тогда вас не оскорбляет, Гектор, что это вот тело, — Келвин ударил себя в грудь, — это вместилище истинного разума и любви служит приманкой в руках торгашей? Здесь меня поддержат все британские женщины — и яростные феминистки, и домохозяйки, выступающие за сохранение приличий.

— Зато британская промышленность будет против.

— Не надо молиться на промышленность, Гектор. Ее дело — шить нам одежду, расфасовывать хрустящий картофель и производить холодильники и автомобили. Если она не может с этим справиться, не оскорбляя наши заветные чувства, я обязан объявить ей бой. Что я и делаю.

По тону, каким Маккеллар заговорил в следующую минуту, можно было подумать, что он переключился на совсем другие дела. Он безразлично сказал:

— Я уполномочен предложить вам повышение оклада до шести тысяч в год — при условии, что вы прекратите писать в газеты и полгодика поработаете с вокспоп. Время от времени, разумеется, будут интервью и позубастее.

— И разумеется, — сказал Келвин, — вы проследите за тем, чтобы против меня не села шишка с диаметрально противоположными взглядами. Извините, Гектор, но я занимаюсь этим не ради денег.