Танцы на осколках (СИ) - Пасынкова Юлия Александровна Страница 22

— Девку бери, — раздался скрипучий голос высокой косматой фигуры.

— Какую, Владыка? — откликнулся второй пониже.

— Вон ту, — он ткнул в меня пальцем, — От нее смрад нечистый идет. — И высокая фигура развернулась, махнув полами длинных одежд.

Который пониже поднял арбалет и направил на меня:

— Выходи, — приказал он мне, — Всем остальным сидеть тихо, не то каждый стрелу получит.

Гера вцепился мне в руку и зашептал очень быстро, так что я смогла разобрать только:

— …отключись…не думай…

— Что ты там бормочешь, нечисть? Молчать. А ты, ну-ка живо на выход, дважды повторять не буду.

И я последний раз, дотронувшись до руки Прежнего, поднялась и на ватных ногах вышла вон.

***

Когда за воровкой закрыли дверь, Брест, отстранившись от назойливой служанки, сел, стараясь справиться с головокружением. Глаза уже привыкли к темноте, и он мог различать смутные силуэты. Милка сидела, вжавшись в стену и «прижав уши», а Прежний сидел в углу и, что-то бормотал про себя.

— Что ты там гуторишь? — проворчал наемник

Гера некоторое время пошептал еще и наконец, ответил:

— Я молился за Катерину или за Мурку, как вы ее называете.

— Ты молишься? Я думал, что вы, Прежние, ни в бога, ни в черта…

— И много ты знал Прежних? — ответил вопросом на вопрос Гера.

— Уел, — согласился наемник. — Кто эти люди? И зачем она им?

Гера вытер дрожащей рукой испарину:

— Они приверженцы этой вашей новой церкви. А зачем она им? Хороший вопрос. — Он погладил сломанную ногу. — Они будут мучить ее. Долго. Сначала изнасилуют — пустят по кругу, потом буду пытать, но не до смерти, а так, чтобы выжила. Так будет повторяться изо дня в день, пока ее не сломают, или случайно не прикончат. Те двое, о которых я говорил: один наложил на себя руки — просто ушел во время копки торфа в болото и молча погрузился в жижу. А второй спятил, теперь только мычит и пускает слюни, где-то там, — и он кивнул в сторону.

Милка жалостливо всхлипнула и, прикрыв рот ладонью, во все глаза смотрела на рассказчика. Брест сморщился, потрогал свой затылок — на пальцах осталась кровь:

— Погоди, ты же говорил, что с тобой мужики сидели по началу, неужто их тоже снасильничали?

Гера промолчал в ответ, только опять откинулся на бревенчатую стену и закрыл глаза.

Наемник страшно выругался и ударил кулаком в стену. Выплескивая накатившее отчаяние, ударил еще раз. Он бил и бил, пока на костяшках не остались ошметки кожи, а голова не закружилась. Бреста вырвало.

Милка тихо плакала в углу:

— Но как же… Откуда ты-то все это знаешь? — она жалобно, с надеждой в голосе, обратилась к Прежнему.

Парень не стал отвечать, откуда-то из-за стен раздался страшный крик. Потом опять. Вопли теперь не прекращались. Крики заглушало звучное пение: стройный хор мужских и женских голосов.

Гера шумно втянул воздух:

— Прошу тебя, отключись, ты должна отключиться, забыться… — зашептал он. — Я опять тебя подвел…

Милка вскинулась на ноги и, наплевав на всех, начала кружить по избе:

— Я не верю в это, не верю. — Как заклинание она повторяла слова без устали. — Ты! — Она подскочила к Гере. — Я тебе не верю! Я знаю тринников. Они не насилуют и не грабят на дорогах. Я знаю Епископа, знаю Хранителей, они сжигают только колдунов и ведьм. Ты ошибся, Прежний! — завопила она. В ее глазах разгоралось безумное отчаяние.

— Может быть те тринники, о которых ты говоришь, и не творят таких зверств на главной площади, но ты не знаешь, КАК они «молятся» за закрытыми дверями! — оскалился Гера. Он приподнялся на руках и часто задышал, — Разница между здешними и городскими в том, что местные в открытую «изгоняют нечистый дух из грешных тел». Я прочувствовал их, и знаешь что? Мурка ведь рассказала вам, что я умею проникать в души, так? Они искренне верят, в это дерьмо! Они верят, черт возьми, что приносят нам благо, и спасают наши бессмертные души, а мы в своей греховности не можем понять их.

Вопли на улице перешли в бессвязное мычание и всхлипы. Пение сменилось на монотонный речетатив.

— Этого не может быть, — ошарашено прошептал Брест.

— Я сам сначала не поверил, но клянусь своим богом, я прочувствовал каждого. Они все любят свое дело. — Горько продолжил Прежний, — Еще бы: ведь не только тело тешится в плотских радостях, но еще и душа ликует от правильности и святости их ритуалов. Все, кроме одного верят, — закончил он.

Милка тихо осела и завыла в углу, не обращая на мужчин. Брест мельком глянул на нее и снова обратился к Гере:

— Кто же?

— А как сам думаешь? — спросил Прежний.

— Священник? — Брест потер руками лицо и шумно выдохнул.

— Он самый. Тот высокий, который приходил сюда выбирать… Ему это просто нравится. Проклятый садист, — Гера злобно выругался. — Клянусь, если выберусь отсюда живым, убью подонка. Я прочел его мысли, его сюда прислали из Тринницы, вроде как навести порядок и привести к истинной вере. И он тут времени зря не терял.

Милка взвилась на ноги:

— Так он из Тринницы?! Надо всего лишь сказать ему, кто я, и нас освободят!

Она подскочила к двери и заколотила, что есть сил:

— Эй, откройте! Позовите священника!

— Брест, останови ее! — вскрикнул Гера, — Они же ее дуру заберут к Катерине! Плевать им, кто она!

Наемник поднялся, шатаясь, схватил служанку. Она вырвалась и продолжила кричать. Брест с силой развернул ее и отвесил ей оплеуху. Милка испуганно схватилась за щеку и заскулила, медленно осев.

— Успокойся, дуреха, — тихо сказал Брест, — Поди в тот угол и успокойся. Я что-нибудь придумаю, вытащу нас отсюда — пообещал он.

Милка тихо всхлипывая, послушно побрела в угол, бросая на наемника умоляющие взгляды.

— Черт, как же ты мне его напоминаешь, — изрек Гера, — А жизнь, однако, забавная штука.

— Ты о чем? — устало спросил Брест.

— Если выберемся отсюда, то все расскажу, а нет, так нет, — заключил Гера, замолкая.

Пение на улице стихло, послышался топот многих ног. Люди за стенами разбредались в разные стороны, кто-то продолжал напевать псалмы, кто-то радостно переговаривался и смаковал подробности вечерней молитвы. В дверь звучно бухнули:

— А ну прочь!

Пленников ослепил свет факелов. В проеме стояли два мужика, с заряженными арбалетами. Убедившись, что узники не собираются бросаться на них, удовлетворенно кивнули и отошли. Щербатый, который был на дороге, бросил неподвижное тело на землю, и молча отошел. В дверях возник священник в длинном балахоне, он осенил неподвижное тело святым знамением трех и бросил суровый взгляд на остальных:

— Это девица погрязла во грехе, но она на пути очищения. Молитесь, грешники, и до вас дойдет святая истина.

Он в последний раз бросил подозрительный взгляд на Бреста и молча захлопнул дверь. Ее тут же чем-то подперли. За стеной послышались возбужденные голоса и шаги. Тринники расходились по хатам.

Милка вжалась в стену, не решаясь даже посмотреть в сторону бледного тела. Гера охнул и пополз к подруге. Брест на целых ногах оказался проворнее и опустился на колени рядом с обнаженным телом. Мурка, или Катерина, лежала лицом вниз. Она была без сознания и абсолютно нага. На голове не осталось волос, а все тело было в рваных ранах, по ногам текла кровь, смешиваясь с землей. Гера подполз и положил ее голову на свои искалеченные ноги. Брест аккуратно дотронулся до ран и отдернул руку. Под пальцами пульсировало мокрое мясо.

— Они секли ее ботангом, — пробормотал он. — Милка, дай мне твое тряпье.

— У меня ничего нет, — испуганно прошептала служанка.

— Исподнее сымай, — прикрикнул наемник.

Служанка не посмела ослушаться. Она отошла в угол и, быстро сняв доспехи и нательное, кинула Бресту белье, поспешно одеваясь обратно. Он поймал тряпки и промокнул сочащуюся из ран кровь. Воровка едва вздохнула, когда ткань коснулась рассечённой плоти.